Максим: Не, не в этом дело. Пока только ты имеешь право ко мне подходить.
* * *
Я отломил лаваш, и сев на диван, начал на автомате жевать его, наполняя рот душистым пшеничным полем. Здесь, на Кавказе, в спокойной домашней обстановке, среди фотографий, с которых я смотрел на себя взрослого с большим интересом, среди вещей, которые составляли некогда моё мировоззрение, я всё чаще вспоминал себя мелким: детство, проведённое в деревне. Воспоминания деревни, как осколочные какой-то детской гранаты вспыхнули при знакомом запахе и неожиданно вылез дед, который только что притащил из магазина десять буханок свежего хлеба и сахар, он скрипел бабке о том, что сахар опять сырой, что Клавка (продавщица местного сельмага) снова поставила на ночь ведро воды рядом с сахаром, а сама во всём винит поставщиков, что те, мол, поставляют сырой сахар.
Вспомнил, как всем колхозом, то есть семьёй убирали картошку, ни много ни мало одно огромное, почти с гектар, поле. Собирались все дедовские дети, их у него было шесть, то есть мои дяди и тети вместе с детьми. Работали вручную, чтобы дело спорилось – спорили, задевая друг друга шутками, иногда довольно жёсткими, чтобы труд не был столь утомителен. Братья были остры на язык и жадны до работы. В обед бабушка приносила две трёхлитровые банки с айраном и голые потные тела жадно наливались прохладой. Я не любил уборку картошки, но делать было нечего, приходилось блюсти традиции.
В деревне я транжирил каникулы вместе со стариками (и как им удалось прожить пятьдесят лет вместе?). Это были родители отца. Родители матери моей, то есть бабушка, которая осталась одна, после гибели своего мужа в Великую Отечественную, но больше замуж не вышла. Она жила рядом. Я лавировал меж двух домов, ночуя то там, то здесь. С другими двоюродными братьями и сёстрами лето пролетало быстро. Те места, где родились мои родители, где цветами разливались поляны, зелёнкой шумели леса, а сладкий пьяный воздух кружил голову маленькому мальчику словно карусель на солнечном двигателе. В этом аттракционе он то гадал на ромашках с обрыва, в стекло прозрачного пруда, то плёлся по заросшей тропинке, сбивая поганки и срывая паутинки, с удочкой, что то и дело цеплялась за ветки деревьев. В карусели сидели все мои друзья и родственники, а я всё крутил и крутил, всё быстрее и быстрее. Почему-то все эти весёлые воспоминания заканчивались одной грустной историей про клеща.
* * *
Сев за компьютер, я снова перечитал свой рассказ, правда до середины, потом отправил Томасу. Мне была интересна его реакция. Я знал, что человек он прямой и искренний, из тех, что не городят дифирамбов, чтобы перекрыть реку правды и создать себе тёпленькое водохранилище, где после можно было бы купаться и загорать. Клещ.
И мы с Володей углубились в лес, несмотря на то что бабушка категорически запрещала:
– Сучонок, не дай бог я увижу или услышу, что ты был в лесу, ты вообще ходить перестанешь. И другу своему передай: я его первым за яйца подвешу, если что.
При слове «яйца» сразу представил два белых куриных яйца, зажатых в скорлупе бабушкиной ладони на вытянутой руке, и беспомощно висящего Володю.
В деревню я был отправлен родителями, дабы дать им отдохнуть немного и пожить спокойно, восстановить недостающие прутья нервных клеток. Они выпихнули меня из своего «Форда» на голову бабушке. И как говорила она, с того дня голова её пошла кругом (но это более менее походило на правду: тело бабушки было похоже на большую, чуть вытянутую к верху голову с выпученными глазами грудей и мощным подбородком живота, которая бодро ходила переваливаясь на двух ногах). Бабку боялись все, её добрые глаза обычно не предвещали ничего хорошего. Как бы примерно ты себя ни вёл, всё равно будешь наказан (наказание – лишь вопрос времени, преступление – сумеешь ли ты остаться безнаказанным). Казнить на её языке означало убирать навоз в сарае, помиловать – полоть огород. Но самое опасное было получить по шее, рука у бабушки была точна и тяжела, как удар со штрафного правой ногой бразильского защитника Карлоса.
Лето в деревне, бесполезное и бездельное, давило народ, как клопов, жарой и духотой. Народ пил, но не унывал. Самые романтичные ходили в лес за вареньем и компотами, соленьями из грибов. Лес сам по себе не представлял ничего особенного: дрова и есть дрова, сколько их не украшай листьями. Вся его прелесть была в том, что посередине голубым агатом лежало озеро, драгоценный источник в деревянном колодце сосен с прозрачной прохладной водой и песчаным лобком пляжа. Вот что манило по-настоящему.
Я знал, что сегодня бабуся свалит на именины к своей сестре в соседнюю деревню. Не составило труда прикинуться больным, чтобы не сопровождать ворчащую башку на ходулях, как только она ушла, рванул к Володе, что жил по дороге к раю, по дороге к преступлению.
Тропинка заставляла двигаться быстро (всякое сужение времени, пространства или средств прибавляет скорости), и скоро мы уже были у голубой лагуны. Никого. С первым всплеском скинув с себя все бабкины угрозы, как трусы на берег, ныряя то в освежающую воду, то в раскалённый песок, мы купались в счастье до тех пор, пока верхушки деревьев не проткнули солнце. Голодные, но бодрые мы двинулись обратно, старуха должна была вот-вот телепортироваться восвояси, ангел в платочке с гостинцами за пазухой, с папироской во рту мог нас опередить.
Уже подходя к деревне, я почувствовал какое-то неудобство под мышкой.
– Володька, подожди, что-то у меня здесь колет.
– Клещ, клещ присосался!
– Чёрт, этого только не хватало.
– Может выдернуть его?
* * *
В полученных сообщениях я обнаружил альбом с лицами тех самых людей африканского племени Каро, что так полюбил Томас. Я начал листать их: действительно красиво, но меня не торкало, не вдохновляло, ни тем более не могло успокоить. Может, с ними действительно надо было пересидеть какое-то время, чтобы этим зафанатеть, может быть, даже переспать. Маски и есть маски, их я видел, вижу и буду видеть всегда и везде… Просто здесь в отличие от Африки они были серными и тусклыми. Я уже не говорю о современной пластической сакрификации. Фотошоп наживую. Тюнинг, если говорить автомобильным языком. И это уже не было чудом, это стало обыденностью всех женщин и даже некоторых мужчин после тридцати пяти. Все хотели быть красивыми, привлекательными и любимыми.
Потом открыл ещё одно письмо от Томаса с пометкой: «Ты хотел знать, почему я расстался со своей девушкой». Я открыл: «Причиной разрыва послужило вот это объявление, которое я увидел на её стене:
Завтра будут резать быка, нам везут мясо, кому нужно, пишите или звоните, привезут нужные части и на вас.
Что продаётся и почём (цена в рублях за килограмм):
лопатка – 500
рёбра – 450
шея – 300
рулька – 200
хвост – 70
голова – 70
язык – 700
почки – 200
сердце – 250
лёгкие – 150
