– Посмотришь вокруг, все люди как люди.
– А ты?
– А я не выспалась.
– Люди – одинокие психи: то тепла души им не хватает, то холода авантюры не хватает – это их форма существования.
– А наша?
– Веселье. Что за грусть на твоих ресницах?
– Да так.
– В чём проблема?
– Почти тридцать, а ещё не замужем, – «я бы даже двадцати пяти не дал», оценил я про себя.
– Женщины всё время торопятся: некоторые выходят замуж до того, как станут по-настоящему красивыми.
– Почему всё так плохо?
– Потому что ты неправильно ставишь вопрос. Надо спрашивать себя: «Отчего всё так плохо?»
– От чего?
– От противного.
– Даже если я его люблю?
– Теперь плохой ответ.
– Ни в коем случае не показывай ему своей любви, не позволяй ему манипулировать тобой. Знаешь, как это бывает – через нежность, через сострадание.
– Догадываюсь.
– Нежность нужна в постели, а не в отношениях. Как это было у меня с одним. Влюбилась в мужчину, а потом оказалось, что мужского не так и много в человеке, так, ещё одна подруга. Хорошая подруга.
– Понимаю. Я никогда не была хорошей девочкой, но и плохой стать тоже не получилось.
– Дай пройти, – пищал кислым дыханием потный красный мужичок. «Что надо было такого съесть, чтобы так отравлять атмосферу?» – убрал я свой нос и снова воткнул его в «Шанель» одной из девушек.
– Не слышишь, что ли? Надела наушники и ни черта не слышит, – огрызался он, когда уже подобрался к двери.
– Молчи, урод, – пробасил другой мужской голос за весь автобус.
– Мне выходить, – отвечал кислый. «Вонь отсюда!» – заулыбался молча мой мозг.
– Для этого надо орать? – твердил бас, выгоняя из автобуса Вонь.
– Марта так соскучилась по мне, набросилась на меня. Лезет мне на колени, целует руки. А она линяет, знаешь. Пока мы смотрели сериал, вся в пуху стала, ты смотришь, кстати, сериал по первому каналу? Такая драма, такая жизнь, там все умирают. Да, у которого была мачеха, да, он с сердцем попал в больницу. А мачеха, которая его всё гнобила, теперь навещает его. Представляешь?
Я чувствовал как труха из этой пятидесятилетней седеющей головы в очках начала проникать в мою и отвернулся, чтобы только не знать, что же там будет дальше. «А то неинтересно будет смотреть», – усмехнулся снова мой мозг и вспомнил одного своего друга, неглупого и успешного, который тоже переживал в своём ящике, в своей коробке передач не самые лёгкие сезоны. Я чувствовал заговор сериалов против разума. Смотреть сериалы – то же самое, что листать глянец. И не важно, какого он был качества, картинки вытесняли буквы повсюду. Смотреть всегда было проще, чем читать. Если смотреть было первой ступенью, то на вторую ступень – читать – поднимались немногие, я уже не говорю про третью – осознавать. Люди теперь жили для того чтобы передавать не накопленные знания, а краткое содержание предыдущих серий. Их коробки передач стали автоматическими. На автомате не только легче было водить, но и водить теми, кто на автомате. Людьми водили, как хотели.
Наконец, я акклиматизировался, мне удалось абстрагироваться, с высоты своего пассажирского полёта я увидел голые ноги, игравшие педалями под рулём авто (оно плыло в общем потоке рядом), их самая соблазнительная часть была отрезана юбкой. Женщина за рулём никогда не вызывала во мне страсти, совсем другое дело женские ноги под. Это можно было сравнить с глубоким декольте, которое могло изменить мужскую точку зрения на любой вопрос. Руки женщины перебирали руль, лица мне не было видно, впрочем, оно меня мало интересовало. Я опять застрял между её ног и очнулся от своих фантазий, когда ударился лбом о стекло. «Он пытался разбить лобовое стекло, чтобы утонуть в подушке безопасности», – не знало покоя моё чувство юмора. Оторвавшись от короткого сна, я увидел в салоне сладкого улыбчивого мужчину, он что-то протягивал девушке. Вот так вот и в жизни – только замечтаешься, а деву уже увели. Хотя, с другой стороны, всё правильно, зачем ей фантазёр из автобуса, ей нужен добытчик.
Наконец, транспорт доковылял до нужной мне остановки, двери сыграли на гармошке короткую тоскливую песню. Я вышел. Солнце било в голову высоким напряжением, город дышал площадью, из которой торчала серая кость. Обелиск – его открытый перелом, не заживающий с тех самых революционных времен. Он и у меня топорщился, когда я видел на улице ветеранов или просто дряхлых старух и дедов. Иногда я становился слишком сентиментальным, до такой степени, что глаза вдруг напяливали на себя контактные линзы слёз, и мир становился немного дождливым, накатывало солёное удушье. Я смущался этому, тер глаза, делая вид, что причиной всему соринка, ветер, солнце. Я смущался себя, так как никому до этого не было никакого дела. Что это? Сверхчувствительность? Вроде для старости я ещё не годился. А вот и цинизм, представил я, что обелиск – это член, который входит в станцию, в которую давно влюблён, он берёт её силой, силой своего железобетона. Но всё это было банальными цветочками по сравнению с цинизмом, который я увидел, огибая автобус. Там уже мочил колесо наш водитель, водила бесстыдно ссал на свой троллейбус, может, ему приспичило, может, транспорт был грязный, и он решил расходовать источник с пользой, но думаю, его просто достала работа. «Если тебя достанет, способен ли ты сделать на рабочем месте то же самое? Что бы подумала Катя? Наверное, как всегда, предложила бы кофе».
Я отставил водителя наедине с колесом, поднял глаза и увидел на кузове того самого красочного мужчину, что, оказывается, протягивал банковскую карту с беспроцентным кредитом. Улыбнулся, и мне стало теплее от мысли, что девушка его высадила раньше, и теперь он вынужден кататься на троллейбусе. Нет, не мужчина, так – отражение.
* * *
– Что было сегодня? – прозвучал повествовательно дежурный вопрос Алисы, выглянув из спальни.
– Да ничего особенного. Всё как обычно, – оставил я туфли паркету.
– Звонил кто? – не рванулась Алиса меня встречать. Была занята, точила коготки.
– Да, дядя звонил.
– А что хотел? – сидела за работой она. Я видел, как её тонкая шея ждёт моего поцелуя.
– Хотел пристроить мёд. У него две тонны мёда в подвале с прошлого года.
– С ума сойти.
– Что, сладко стало? – удовлетворил я просьбу.
– Нет, я представила как Некрасову в редакцию «Современника» звонит какой-нибудь дядя и просит продать его домашний сыр, сто кругов прекрасного овечьего сыра, – прижалась ко мне персиковой шкуркой щеки Алиса.
– Им уже не сойти с этого круга. Они крутятся так быстро, что не замечают, что происходит вокруг.
– Люди понятия не имеют, чем ты занимаешься.
– А зачем? Так легче жить. Видишь только своё, своим и занимаешься. – Я залёг на диван с журналом.
