После того дня не знаю, что произошло, но командир больше не улыбался мне при встрече в обеденном зале, выглядел мрачным и озабоченным. Четыре часа простоял я на вахте вместе с ним и пилотом, и он почти все время молчал. Возможно, никак не мог принять решение о смертной казни осужденным.
Через два дня мы вышли из синтеза для проведения плановой навигационной проверки. Чем длиннее расстояние, пройденное в режиме синтеза, тем больше вероятность навигационной ошибки. Обычно в таких далеких путешествиях, как наше, синтез прерывают дважды или трижды, каждый раз уточняя координаты.
Мы вышли из синтеза, глубоко погрузившись в межзвездное пространство. Дарла и пилот вычислили курс. Их цифры совпадали с вычислениями Вакса, который, находясь на вахте, тоже проводил расчеты для страховки. Но, вместо того чтобы продолжить путь, командир отложил вход в синтез на одну ночь, и мы дрейфовали в космосе.
За ужином в тот вечер я сидел недалеко от командира, нас разделяло всего два столика. Держался он бодро. Я видел, как он дразнил Йоринду Винсент, а та лишь смущенно смеялась, ничего не отвечая.
Я поискал глазами Аманду. Она сидела на другом конце зала за столиком номер семь. С доктором Убуру. Я мысленно умолял ее посмотреть на меня. И мои мольбы, видимо, были услышаны. Она взглянула на меня с милой улыбкой и отвернулась.
Моя рука с поддетым на вилку куском бифштекса застыла на половине пути. Я видел, как командир тянется к стакану с водой. Вдруг он жестом подозвал стюарда, что-то сказал, и тот побежал к столику номер семь. Во мгновение ока доктор Убуру очутилась рядом с командиром и опустилась на колени. Командир скорчился над столом.
Двое матросов, дежуривших на кухне, помогли ему подняться и, поддерживая, повели в коридор. Он с трудом переставлял ноги. Доктор Убуру шла следом. Я смотрел на них, не веря своим глазам.
Старших по званию, которые могли бы остановить меня, не было. Я извинился, покинул столовую и решительно вышел в коридор. Побежал на офицерскую половину, где был лазарет, но там никого не увидел, кроме дежурного медбрата, и поспешил к капитанской каюте.
Как и следовало ожидать, люк был закрыт. Стучать было бы неслыханной дерзостью, и я решил ждать.
Через несколько минут появилась доктор Убуру. Она захлопнула за собой люк и строго спросила:
— Что вы здесь делаете?
Выражение ее темного широкоскулого лица не предвещало ничего хорошего.
— С ним все в порядке, мэм?
В нарушение устава я назвал ее «мэм», но она не обратила на это никакого внимания.
— Я не вправе обсуждать с вами личные дела командира, — ответила она и направилась в сторону лазарета. Я побежал за ней:
— Может быть, я могу чем-нибудь помочь, я хочу сказать… — Я и сам не знал, чего добиваюсь. Доктор Убуру резко ответила:
— Возвращайтесь в столовую, это приказ.
Мне ничего не оставалось, как подчиниться. Она была офицером, в чине, равном почти лейтенанту, а я — гардемарином.
— Слушаюсь, мэм. — Я повернулся и ушел.
Весь следующий день командира на вахте не было. На мой вопрос, когда мы начнем синтез, пилот лишь пожал плечами. Я знал, что из него слова не вытянешь, и, как только моя вахта закончилась, вернулся к себе. Стал спрашивать, но по сорочьему телефону никто ничего не слышал.
Не пойти ли к Аманде? Я так нуждался в ее утешении. Но тут в дверь кубрика постучали. Это был медбрат.
— Мистер Сифорт, — сказал он, замявшись, — вас вызывают в лазарет.
— В лазарет? — Я надеялся, что меня вызовут в командирскую каюту.
— Это к командиру, сэр. Он теперь там.
Мы с Ваксом переглянулись. Я надел китель и поспешил за медбратом. Доктор Убуру указала палату, и я вошел.
Командир лежал на боку под тонкой белой простыней. От яркого света галогенных ламп было больно глазам. Он слабо улыбнулся, когда я вошел и встал по стойке «смирно».
— Ты все такой же.
— Как вы себя чувствуете, сэр?
Вместо ответа он откинул простыню. На нем были только трусы, и я увидел, что весь бок и спина у него покрыты серо-голубыми шишками.
Я на секунду прикрыл глаза, чтобы не видеть этой картины.
— Вы давно это заметили, я хочу сказать, как давно они?..
— Четыре дня. А появились всего несколько дней назад. — Он снова попытался улыбнуться.
— Это…
— Это Т.
— О, Харв. — По лицу у меня потекли слезы. — О Господи, мне так жаль.
— Спасибо.
— Может, она… Они что-нибудь сделают, сэр? Рентген, противораковые?
— Это еще не все, Ники. Она нашла меланому у меня в печени, в легких, в желудке. Сегодня я почувствовал, что слабеет зрение. Она полагает, что затронут мозг.
Мне было наплевать, каковы будут последствия. Я взял его за руку. За подобную фамильярность меня могли расстрелять.
Он сжал мои пальцы:
— Все хорошо, Ники. Я не боюсь. Я хороший христианин.
— Но я боюсь, сэр.
Создавшаяся ситуация касалась и меня.
— Поэтому мы не начинаем синтез?
— Да. Я думаю… Я не уверен… Не надо ли повернуть назад? — Он откинулся на подушку и закрыл глаза. Дышал он медленно, накапливая силы. Мы пробыли вместе еще несколько минут. Теперь я знал, что надо делать.
— Командир, — заговорил я медленно и внятно. — Вы должны сделать Вакса лейтенантом. Немедленно.
Он очнулся:
— Я не хочу, Ники. Ему нельзя давать власть. Он груб, и если одернуть его будет некому…
— Он изменился, сэр. Он справится.
— Не знаю… — Командир закрыл глаза.
— Командир Мальстрем, ради Господа Бога, ради спасения нашего корабля, назначьте Вакса, пока вы в состоянии!
Он снова открыл глаза:
— Думаешь, это необходимо?
— Уверен. — Страшно подумать, что может случиться, если он этого не сделает.
— Пожалуй, ты прав. — Он снова впал в забытье, а очнувшись, сказал:
— Я запишу в журнал. Утром. Как только проснусь.
— Я могу сейчас принести журнал, сэр.
— Нет, надо еще раз все хорошенько обдумать. Принесешь утром.
— Есть, сэр. — Когда я подходил к люку, он уже спал. Доктор Убуру ждала меня в приемной.
— Он приказал мне объявить о своей болезни, — сказала она. — Чтобы прекратить ненужные слухи.
— Знаю, — ответил я, — сам кое-что слышал.
Я был благодарен за улыбку, которой она меня одарила. Теплую, ласковую.
— Я останусь с ним на ночь, — сказала Убуру.
