Теперь я сел. В ответ раздалось «Аминь». Сначала тихо, с неохотой, потом громче, дружнее. Когда шум стих, я махнул стюарду, чтобы начинал.
Сейчас со мной сидело всего трое: миссис Донхаузер, мистер Ибн Сауд и… Аманда Фрауэл.
— Ники, позволь мне сесть за твой столик. Они несправедливы к тебе. Пусть видят, что я не с ними.
Сидевшим со мной потребовалось немало мужества, чтобы не пересесть, Джэред и Ирэн Трэдвел пришли в ярость, узнав, что их дочь приняла присягу, и обвинили меня в незаконных действиях. Они ворвались на офицерскую половину, чтобы забрать ее, и пришлось выпроводить их силой. Затем они пустили по кораблю петицию, в которой требовали увольнения Паулы. Ее подписали все пассажиры, в том числе и мои соседи по столу. Против этого я не возражал, но, когда Трэдвелы дали такую же бумагу на подпись членам экипажа, терпение мое иссякло. Я объявил, что член экипажа, подписавший или хотя бы обсуждавший петицию, остаток пути проведет на гауптвахте, и послал главного инженера предупредить Трэдвелов, чтобы оставили в покое экипаж, иначе окажутся в камере.
Они устраивали беспорядки во время ужина и вынуждали выводить их из зала. Однажды днем они встретили Паулу и силой заставили вернуться в каюту. Вакс с группой матросов сняли люк их каюты, чтобы вызволить кадета.
Наконец Рейф Трэдвел не выдержал и неделю спустя пригрозил родителям, что тоже поступит на службу, если они не оставят в покое Паулу. После этого Трэдвелы присмирели. Дети преподали им хороший урок.
На мостике я по-прежнему мучил гардемаринов, натаскивая их в навигации и пилотаже. Дерека отослал на бочку за то, что он проявил нетерпение, и сделал вид, будто не замечаю кипевшей в нем ярости. Алекса я буквально достал, и вахта превратилась для него в настоящую пытку. Все свободное время я проводил в своей каюте в полном одиночестве. Шеф больше не приходил ко мне. Давным-давно я отослал ему его трубку и табак, причем без всяких комментариев.
Однажды я решил провести с Алексом внеочередное занятие по навигации. В любой момент гардемарин должен быть готов взять управление кораблем в свои руки. Я на собственном опыте убедился, как это важно. Я вызвал по связи кубрик, но никто не ответил. Алекс, разумеется, мог и не оказаться на месте. Странно, что там вообще никого не было. Сгорая от любопытства и мучимый подозрениями, я решил выяснить, в чем дело, и оставил мостик без наблюдения, что являлось серьезным нарушением устава.
Ни гардемаринов, ни кадетов я не нашел. Осмотрел помещения офицеров, кают-компанию, спортзал. Проверил камбуз и столовые. Спустился в помещения для экипажа и даже заглянул в машинное отделение.
Уверенный в том, что все это шалости, я крался по кораблю, стараясь представить себе, где они могут быть. Может быть, они в трюме за ангаром? Я вошел в шлюз, ведущий в пустой ангар. Двери люка распахнулись, и в полутьме я услышал крики и смех.
— Берегись! — В меня что-то полетело. Я пригнулся, но тут же почувствовал удар в грудь, и меня обдало ледяной водой. Я буквально зашипел от злости.
И в следующее мгновение все понял. Вокруг лежали батареи заполненных водой шаров. Гардемарины и кадеты в мокрой, прилипшей к телу форме швыряли друг в друга метательные снаряды.
— О Господи! Командир! — Все в ужасе застыли на месте.
Я решил сделать вид, что ничего не заметил. Иначе пришлось бы принимать меры, а мне этого не хотелось. Я уже повернулся, чтобы уйти, но передумал — в туфле у меня захлюпала вода. Я убавил свет так, что в ангаре стало почти темно:
— Вражеская атака, Вакс! Я не вооружен! Положение критическое!
Вакс среагировал мгновенно и бросил мне пару шаров. Я поймал и запустил ими в ближайшего гардемарина. Им оказался Дерек.
— Сдавайтесь! — Я угодил ему прямо в лицо.
Вскрикнув, он упал, отплевываясь ледяной водой. Я побежал на противоположный край, где стоял Рики, и начал подкрадываться к нему.
— А ну попробуй напасть на старшего!
Зато у Алекса хватило смелости запустить в меня шаром. И тут началась общая свалка. Все закончилось лишь после того, как запасы шаров иссякли. К этому времени гардемарины вместе с командиром налетели на двух несчастных кадетов, беспощадно бомбардируя их.
Задыхаясь от хохота, я прислонился к стенке в панике оттого, что не могу остановиться. Наконец взяв себя в руки, я бросил взгляд на ухмыляющихся гардемаринов:
— Допущено грубейшее нарушение устава! Приказываю вымыть помещение, дюйм за дюймом! Подтвердите приказ!
— Есть, сэр! — Все были в полном восторге. А я думал о том, как пройти в свою каюту незамеченным. Тогда я еще не осознал, что вышел наконец из депрессии и мог просыпаться по утрам пусть не с радостью, но зато без страха.
У меня вновь появился интерес к моим обязанностям.
Пилот уже в который раз попросил о встрече. Несколько месяцев я оставлял его просьбы без внимания, но теперь решил зайти к нему в каюту. Мы не встречались четыре месяца, и, увидев его, я был потрясен. Передо мной вытянулся по стойке «смирно» изможденный, со впалыми щеками и покрасневшими глазами человек. Я скомандовал «вольно».
Он облизнул губы:
— Так хотел поговорить с вами, а теперь не знаю, с чего начать.
Мне было не по себе. Он отвернулся и зябко обхватил себя руками:
— Командир, если мое положение не изменится до того, как мы причалим, для меня все будет кончено. Флот — это… Это моя жизнь. У меня ничего больше нет.
Он посмотрел на меня:
— Господи, вам не понять этого в свои восемнадцать. Но с годами все меняется. Звуки кажутся приглушеннее, краски теряют яркость, еда — вкус, запахи — остроту. То ли дело молодость, когда чувства бьют через край… — Он умолк, глядя куда-то в пространство. — Возможно, я не образцовый офицер… — Он сглотнул. — Далек от идеала. Не то что другие офицеры. Но к пилотажу у меня способности. И немалые.
Я кивнул.
— Управляя кораблем, я словно молодею. Приборы, двигатели будто оживают под моими пальцами. Да и я сам возвращаюсь к жизни. Вы только представьте себе, что значит для меня всего этого лишиться? Мне тяжело просить. И все же я прошу вас, командир!
Это было невыносимо. Я невольно вспомнил свой разговор с Роговым и сказал:
— Не надо меня просить, мистер Хейнц. Я вовсе не требую этого от вас.
— Я хорошо знаю свою работу. Умею водить корабль. Буду стараться изо всех сил… — Он не договорил. — Мне поздно начинать все сначала. Командир, ради Бога! Не дайте мне погибнуть.
— А как насчет протестов в журнал? И замечаний гардемаринам, чтобы не мешали вам своей болтовней?
— Высокомерие, — прошептал Хейнц. — Это не повторится. Вся моя жизнь — в полетах. — Глаза его блеснули. — Маневрировать, причаливать, прокладывать курс, вычислять координаты. Господи! Ничего прекраснее я не знаю.
— Вы во многом стали другим, мистер Хейнц.
