После школы я всегда был предоставлен самому себе. Никто не проверял у меня домашнее задание и не читал сказок на ночь.
Так что подвал назывался у меня «bodrum». Там было не темно, а «karanlık». И это нагоняло на меня не страх, а «korku». Боялся я в первую очередь «sıçan», то есть крыс. По утрам я говорил домашним, сидящим на кухне за завтраком, «Günaydın», а не «С добрым утром».
Турецкий волей-неволей учили даже мои товарищи по спортплощадке – ливанские мальчишки, которые в любой игре всегда оказывались в меньшинстве.
До того как стать первоклассником, я целый год посещал подготовительную группу, смысл которой, строго говоря, заключается в том, чтобы облегчить переход от садика к школе. Но так выходит, что сюда в основном приходят дети, которые пока совсем не готовы сесть за парту.
Без малого 99% подготовишек были детьми мигрантов. Да, уроки велись на немецком. Но на переменах, на школьном дворе и по дороге домой никому и в голову не приходило общаться на каком-то другом языке, кроме родного. Поэтому я так и не заговорил по-немецки свободно. Разве что если учитель меня вызовет. Выходило, что в школе я в основном разговаривал по-турецки, несмотря на четыре урока немецкого в день.
Вдобавок немецкий на слух казался таким нелепым, грубым и резким. Немецкие интонации сильно отличались от тех, к которым я привык в турецком. Кроме того, меня сбивало с толку произношение отдельных букв. Взять, к примеру, хотя бы то, что турецкая «Z» произносится как «эс».
С грамматикой у меня была катастрофа, хуже просто некуда. Долгое время я игнорировал всякие знаки препинания. Сплошным расстройством было смотреть на свои сочинения после проверки – все в красных пометках и учительских исправлениях, и по краю страницы постоянно эти жирные «О», то есть ошибка на ошибке. То же самое выходило по итогам диктантов. Мне понадобилось время, чтобы понять, что же такое артикль. Как по-немецки будет собака – der, die или das Hund? Лишь много позже я сообразил, что к чему.
Если на уроке меня просили прочитать что-нибудь вслух, это было пыткой. Книги отталкивали меня своей сложностью. О чем я по прошествии стольких лет очень сожалею. За это время я осознал, как важно получить образование. Поэтому сейчас моя сестра Дуйгу постоянно выслушивает от меня напутствия – пытаюсь сподвигнуть ее на выпускной экзамен. Пусть хотя бы она попробует – первая из всей родни. И пойдёт дальше. Я все ей повторяю: «В наше время экзамен – это только первый шаг. Ты должна оказаться в числе лучших учеников в своем классе. Должна стать образованной. Найти себе дело по душе». Мое заветное желание – чтобы Дуйгу когда-нибудь поступила в университет, учебу ей я тогда, разумеется, оплачу. Вот и доктор Эркут Сёгют, наш с братом агент, пытается внушить ей мысль о том, как важно учиться. Что быть студенткой – это здорово. Я-то ничем не могу воспламенить ее воображение. Как можно всерьез описывать прелести университетской жизни, если ты в глаза не видел лекционного зала? Зато Эркуту есть что рассказать. Выходец из простой семьи, он упорно трудился, изучал юриспруденцию и выбился в люди – стал уважаемым адвокатом. У него больше шансов вдохновить Дуйгу, к его словам она скорее прислушается, чем к моей болтовне.
То, что родители с малых лет не разговаривали с нами по-немецки, кажется мне теперь большим упущением. Я ни в коем случае не упрекаю их, ведь они делали это безо всякого умысла. Именно на родном языке маме с папой было приятнее всего общаться с друзьями и соседями. По-турецки они лучше всего могли выразить свои мысли и чувства. Более того, это был язык их предков – наши бабушка и дедушка, в свою очередь, также выросли в туркоязычной среде.
В середине 60-х оба моих деда приехали в Германию. Раньше они добывали уголь в черноморском городе Зонгулдак. Платили им, как водится, мало и с перебоями. В то время работы не хватало, особенно в провинции. Когда между Германией и Турцией был подписан договор о привлечении рабочих, сотни тысяч турецких граждан получили рабочие визы, и мои деды также рискнули уехать в поисках лучшей доли. Almanya. Здесь найдется работа. Здесь изобилие и перспективы. Немцы готовы были нанять моих дедушек на работу. Поэтому они, пусть и с тяжелым сердцем, оставили жён и детей и отправились в погоню за мечтой. Изначально план был таков: подзаработать и вернуться. Перед отъездом они даже получили небольшую нравоучительную брошюру о правилах поведения в чужой стране. «Что нужно знать работнику в Германии?» – гласил заголовок брошюры, распространяемой турецкими властями. А вот что: «Усердно работайте и побыстрее учитесь всему, чего еще не знаете. Строго следуйте уставу вашего предприятия. Приходите на работу без опозданий. Не берите больничный без крайней на то необходимости».
Дедушки восприняли эти рекомендации самым серьезным образом. Работали на совесть. Самоотверженно. Много. Не жалуясь на судьбу. От объема выполненной работы зависел размер их зарплаты. Поэтому работали и с насморком, и с больной спиной. Откладывали каждый заработанный пфенниг – а тогда были пфенниги, еще не евроценты. Мечтали дать своим семьям шанс на лучшую жизнь. При этом никаких языковых курсов по договору с Германией, по крайней мере моим дедушкам, не полагалось. На предприятиях были переводчики, которые должны были переводить рабочие указания и распоряжения начальства. Траты на изучение немецкого дедушкам казались лишними. Они же не планировали задерживаться в Германии надолго. В конце концов, они приехали сюда не тратить, а зарабатывать деньги, на которые потом зажили бы лучше в Турции.
Через некоторое время к дедам в Германию перебрались жены. И взяли с собой детей – моих маму и папу, которому к тому времени уже исполнилось два года.
Дедушки и бабушки скучали по шуму прибоя за окном, песчаным пляжам Капуза и Узункума, прогулкам под сталактитовыми сводами пещеры Гёкгёль. Они тосковали по гудкам кораблей в порту, крикам чаек, собственноручно пойманной свежей рыбе, которую дедушка приносил с причала. Им пришлось покинуть насиженные места, оставить старых друзей. Но мечты о стабильности, достижимой благодаря немецкой марке, заработанной тяжким трудом, как ни крути, перевешивали ностальгию.
Вот так моя семья и осела в Германии. В какой-то момент мои деды сговорили своих детей – мама должна была выйти за папу, когда подрастет. При этом им толком не удалось узнать друг друга до свадьбы. У них не было никаких первых свиданий. Конфетно-букетный период тоже был пропущен. Их брак был совершен по решению родителей, так, как это было принято раньше. Впрочем, потом, насколько я себя помню, мама с папой поддерживали друг с другом неизменно добрые и доверительные отношения.
Итак, круг общения моих родителей состоял из них самих, а также их собственных пап и мам. Сюда же относились турецкие друзья и турки, живущие по соседству. Если они куда-то выбирались, то все равно были окружены соотечественниками. Таким образом, в повседневной жизни немецкий им, в сущности, не был нужен.
Поэтому они полагали, что без немецкого проживут и их дети – то есть я, братец Мутлу, сестры Неше и Дуйгу.
Думаю, тогда многие семьи по незнанию совершали ту же ошибку, упуская возможность с самого начала прививать своим детям интерес к языку страны, в которой они оказались.
