Ужасная ответственность лежит на государе, и перед правдивой историей он не в состоянии будет сложить и разделить эту ответственность с другими своими советчиками, ибо таковых у него, в сущности, нет. Он распорядился так, что нет ни одного учреждения и ни одного лица, которое бы имело какое-либо значение. Государственный совет даже и не знает официально, что есть война, — все министры без всякого значения, и на совет по вопросу о мире или войне и по внешней политике они и не призывались. Общественное мнение не организовано, и трудно его уловить. Все сделалось как-то случайно. Уже теперь почти пришло время, чтобы какое-нибудь государственное учреждение высказало бы государю просьбу вернуться в Петербург, ибо он может за Дунаем подвергнуться опасности. Наследник — тоже, и, кроме того, требования стольких царских дворов с огромными свитами составляют ужасную тяжесть для довольствия и стоят страшных денег. Но ежели дела скоро не пойдут лучше, а сам государь не вернется, то подобный призыв государю послышится со всех сторон России. В былое время Государственный совет или Сенат приняли бы на себя инициативу подобного приглашения, но теперь этого ожидать нельзя. Ни Государственный совет, ни, в особенности, Сенат не имеют того значения, какое имели прежде. Сохрани Бог от дальнейших важных неудач, последствия могут быть ужасны.
8-го сентября. Гнев Божий, видимо, на нас тяготеет. Неудачи наши и на Дунае, и на Кавказе продолжаются. Шипкинский проход на Балканах ценою страшных потерь мы пока оттягали
[345]. Но под Плевною было опять страшное кровопролитие без особых успехов. Наших выбыло из строя более 8 тысяч человек. А между тем осень приближается и с нею новые трудности для снабжения войск довольствием. Зимняя кампания неизбежна и может быть для нас при самых бедственных условиях… Турки обнаруживают чудеса храбрости и распорядительности. Кто мог этого ожидать? Не только мы, но и вся Европа удивлена. Бог карает нас рукою нечестивого мертвеца
[346] и каким-то чудом воскрешает в нем все казавшиеся умершими силы. Общее негодование на начальствующих усиливается. Здесь никто ничего не знает о действительном положении вещей и о будущих планах и предположениях государя. Он, видимо, ждет какого-либо успеха, чтобы воротиться сюда. Но этот успех не дается. Такого позора, какой мы теперь испытываем, никогда еще не было. Мы боялись европейской коалиции, а о том, чтобы с одними турками нам не сладить, — об этом даже никому и в голову не приходило. А между тем мы находимся теперь в таком критическом положении, что все возможно. Сохрани Бог…
12-го декабря. Три месяца я не имел духа взяться за перо. Таинственная неизвестность, скорбные известия о страданиях от холода, голода и болезней нашей армии, перечень чудес храбрости, отваги и терпения нашего солдата, сетования на отсутствие каких-либо достоверных сведений о том, что делается для того, чтобы вывести нас из нашего ужасного положения, — все это в течение трех месяцев повторялось во всех газетах и наводило на душу неизъяснимую тоску. Наконец Бог смиловался над нами и помог нам сделать решительный победоносный шаг.
Взятием Плевны и Карса
[347] и разгромом главной части турецкой армии мы опять ожили с надеждой на скорое окончание войны и на восстановление нашего национального достоинства. При таком важном счастливом событии забыты все тяготы предшествовавших неудач, и вся Россия опять ликует.
Третьего дня вернулся в Петербург государь. Встречен он был здесь восторженно. На станции железной дороги собрались все власти и приветствовали его криками «ура». Обратясь к нам, государь сказал: «Благодарю Бога, что привел меня видеться с вами после многих испытаний и особенно после того утешения, которое я имел в последние дни под Плевной и у моих детей. Многое нами сделано, но нам еще предстоит многое впереди. Да поможет нам Бог привести к концу это святое дело». Я нашел, что государь очень похудел и имеет болезненный вид, страдает удушьем и, будучи взволнован, говорит задыхаясь. Говорят, что освободившиеся из-под Плевны войска пойдут далее, несмотря на зимнее время, через Балканы. Несчастный 1877-й год кончается под хорошим знаменованием. Что-то Бог даст в будущем…
1878 год
18-го января. Новый год ознаменовался для нас рядом блистательных побед. Переход через Балканы и разбитие всей турецкой армии — суть великие подвиги, которым решительно нет примера в истории. Читая реляции и частные корреспонденции о трудностях перехода в зимнее время через Балканы, не веришь в возможность борьбы с подобными неестественными препятствиями. Нет ни малейшего сомнения, что ни один народ, кроме русского, не в состоянии вынести стольких физических страданий, и ни один опытный полководец не решился бы подвергать свою армию таким ужасным испытаниям. Никто в Европе, конечно, не ожидал таких быстрых с нашей стороны успехов, а потому злоба и ненависть к нам со стороны англичан и австрийцев еще, конечно, усилилась. Мы теперь почти стоим у самого Константинополя, и уже начинаются разговоры о перемирии.
Теперь наступает самая решительная и опасная для нас минута. Теперь нужно нам пустить в дело уже не силу материальную, представляемую войском, его самоотвержением, храбростью и увлечением. Теперь уже не в народном сочувствии к святому делу должны полагать мы успех. Теперь все зависеть будет от того, в какой мере руководители нашей политикой стоят на высоте своего призвания, в какой мере они проникнуты в правоте нашего дела и в силе нашего права и в какой мере они останутся непреклонными перед требованиями врагов наших, и в особенности врагов, скрывавшихся под личной дружбы. Признаюсь, все, что я здесь слышу и вижу, все наводит на меня сильное сомнение в том, чтобы мы окончательно воспользовались бы всеми выгодами наших побед. Уже теперь начинают высказываться сильные опасения, что мы зашли слишком далеко. Во всех влиятельных сферах высшего общества в Петербурге слышится одно только желание скорее окончить войну как-нибудь. Я также уверен, что теперь, вдали от театра военных действий, царь все более и более будет забывать все виденные им ужасы войны и охлаждаться в своем первоначальном порыве, будучи окружен тлетворною сферой петербургской жизни. На искусство наших дипломатов не надеюсь. Князь Горчаков во всем этом восточном вопросе показал себя совершенно неспособным, и притом он совершенно выжил из ума. А от графа Шувалова, который призван теперь в Лондоне играть самую первостепенную роль для защиты русских интересов, я ничего не ожидаю, кроме мелких интриг и изобретений каких-либо вредных компромиссов.
