С утра доделывали новую избу, а Светояр с оставшимися поречными дружинниками обустраивался в малом теремке — просторном одноэтажном помещении — среди десятка беременных баб, дюжины голозадых дитять и шайки внимательных старух разных возрастов.
— Как Хорсушка тут жил? — вслух спрашивал сам себя Синюшка.
— Хорсушка тут со своей каргой готовился к татьбе. Чего ж ему было не потерпеть?.. — рассудил Усь. — Печку оставим ребятишкам, а сами здесь обоснуемся, у входа. Несите из одрины тулупы…
Успокоили бабушек и начали шумную возню с городьбой. Вернувшиеся из одрины Синюшка со Светояром объявили, что дверь открыта и, кроме драных зипунов, ничего там нет.
— Может, поселяне? — отнесся к Усю Светояр.
— Нет, сынок, поселяне эдакого не содеют. То — знамо, кто… Все соберут теперь… Синюшка, дуй за конями! Сколько нас? Пятеро?.. Бери шесть и веди к себе в поселок! Светояр, помоги ему!
Молодцы выбежали. В один хлоп с ними вошел Козич.
— Нас выгнали из моей хоронушки! — чуть не плакал он.
— Оставался бы в Константинополе своем! А теперича бегай, аки пес!.. Чего пустой приперся?! Айда за колонтарями!
Усь, Пир, Ижна и Козич — четверо пожилых лет мужиков — поспешили в большой теремок. Войдя, старались держаться спокойно. Пришлые дружинники молодых лет перебирали груду железа: мечи, кольчуги.
— Мы, ребятушки, за своим железом пришли, — сказал им Усь.
— Ты же, батя, в броне?
— Они не в броне, — Усь указал на спутников.
— Вам не все равно? Это ведь наше железо… — подошел поближе Ижна.
— Было ваше — стало наше! — воскликнул кто-то из пришлых, и грохнул смех молодчиков.
— Когда-то я сам так смеялся, ребятки, но не над седыми мужами! — побелел лицом Усь.
— Хорошо, батя, нам лишнего не надо! — Наглый кметек выбрал три самые худые кольчужки и бросил к ногам Уся. Мужик вскипел, перешагнул через брошенное железо, тараща ошалелые глаза на шустрого молодца, сгреб со скамьи в охапку тяжеленные колонтари и предложил тихо-тихо:
— Поднимешь столько же — и свой отдам!
Молодец промолчал, прикидывая. Спутники помогли Усю и отправились было к себе.
— Батя, я подниму, хочешь посмотреть?
— Неча мне смотреть! Я и тебя не вижу! Сдался ты мне! Не тот случай ноне, чтобы на татей пялиться! — не оборачиваясь, проскрипел Усь, выходя. Спутники пропустили его к выходу первым.
Приволокли железо, одели которое получше и стали думать, что ж дальше? В это время дверь открылась, и вошли двое из киевлян.
— Там, муже, тебя на улицу зовут! — Усь, не раздумывая, быстро вышел. За ним остальные.
Возле порога стоял огромный мужичина — не юноша, но заметно младше Уся.
— Хочешь, подниму столько же? — повторил прежний вопрос киевлянин.
— Поднимай свое, мое тягать неча! — ответствовал Усь.
— А где тут твое, ха-ха-ха! — рассмеялся велетень.
— Здесь все мое! Твово тут пока нету! Твое, мож, в Киеве?
Воины потянулись к мечам.
— В Киеве мое, и тут мое!
— Много набрал, паршивый пес, щас вспорю — опорожнишься тут же и засмердишь поганым нутром!
Киевлянин выдернул меч из ножен и вытянул его в лицо Усю. Усь сделал шаг назад.
— Ижна, дай шишак!
Тот, посмеиваясь над высоченным киевлянином, подал колпак.
Народ собрался и обступил велетней. Ярик и Птарь, подойдя к мужикам, сдавленно пожелали:
— Дядя Усь, вдарь ему!
Прибежали Синюшка, Светояр, Стреша. Ратоборцы стали сходиться. Для пробы ударом скрестили мечи. Усев меч тюкнул жалким стоном, отскочив назад, грохнул по шишаку. Засмеялась вся пришлая дружина. Ребятишки из поселка заголосили.
— Бей, Усь, окаянного! — возопил Синюшка.
— По руке ему, Усь!
Воины ходили по кругу и смотрели друг другу в глаза. Усь сказал супостату:
— Пес смердящий, порося!
Пришлый вдарил — Усь отбил, еще удар — еще отбой. Усь вынул засапожник.
— Зев порежу, нерезь!
Из толпы киевлян кто-то рявкнул:
— На лесника идешь — солому стели, на нерезя прешь — домовину теши!
— Складушки на тризне дружка расскажешь! — выкрикнул через головы бьющихся Синюшка.
Надоев друг друга терпеть, велетни бросились встречь. Клацнула сталь, и они, медленно качаясь и клоня головы, разошлись. У обоих были разбиты ключицы. Тела склонились, очи уперлись в землю, из раскрытых ртов вырывался мученический рык, ноздри угрожающе продували воздух. Если б не наплечные бляхи, упали бы замертво. У Уся и засапожник был в крови — вой показывал его переживавшему Ижне. Меж кол брони киевлянина сочилась кровь. Ему тоже подали клинец— мечей в руках уже не было.
— Счас всех вас перебьем! — орали из пришлой дружины.
Сельские мальчишки бросились врассыпную. Остальные стояли. Стояли, качаясь, и бойцы. Через боль — снова двинулись навстречь друг другу. Пожилому Усю каждый шаг давался с трудом. Медленно сошлись, стукнулись головами и начали ширять друг друга сталью в животы.
Усь, раскорячив ноги, получал удары, но стоял. Ножи обоих путались в кольцах, попадали в пластины и бляхи, и не каждый удар приходился в цель. Киевлянин с трудом положил перебитую руку на Уся и стал вяло давить деда к земле. Усь не поддавался, приноровившись бить точно меж пластин.
Толпа молчала. Пришлый великан начал валиться, Усь стоял. Великан цеплялся руками за соперника, но тот держался выронившей клинец рукой за его голову — другая рука висела плетью. Супротивник медленно завалился на бок, выкатив глаза, захрипел и задергался. А Усь все стоял. Стоял, уныло глядя в небо и прощаясь с жизнью.
Чуть времени спустя киевляне забрали похолодевшего ратника. Глядели они и в остекленевшие очи Уся, слушали его дыхание.
— Может, он помер уже, стоя?..
Опасливо косясь на киевлян, подошли поречные, заглянули в глаза немой глыбы. Дед едва слышно захрипел, из одного глаза выкатилась старая слеза. Снова хрипнул он и упал замертво — как старый дуб, пронзенный молнией.
Удивил, видно, Усь киевлян. Злые чужаки посверкали глазищами на поречных, но ушли. Тело Уся вынесли на берег и предали огню. Тут же был и Щек. Нескладно все началось.
Стояли у реки, играли жевлаками на скулах. Несколько дней назад было житие, а теперь — тьма! И надежды ни на что нет. Не нужны они новому посаднику— сразу видно по выходкам его гридьбы. И будущее было яснее ясного: места им в своем-ихнем дворе не будет…
Когда Щек ушел, виноватя осанку, начали зло переговариваться:
— Ну вот кто это такое придумал?
