В штабе Белогорского полка мне и сообщили о бесславных результатах вчерашнего дня для нашего войска.
– Плохо, Михаил Васильевич, совсем плохо, – сокрушенно качал головой подполковник Волков, – зеленодольцы переправлялись в тот момент, когда бегущие драгуны примчались к мосту, а на их плечах и кирасиры тимландские подоспели. Переполох, давка, паника, смешалось всё. Мы-то с ивангородцами в то время только на подходе были, пока поняли, что происходит, пока сообразили, что делать – столько народу затоптали, да порубили, да в реке потонуло! Генерал Веремеев требовал срочно ударить в штыки, слава богу, полковник Крючков сумел отговорить старика. Крючков выдвинулся левее переправы, мы правее, да пушкари стали палить навесом через головы наших драгун да зеленодольцев. Удалось угомонить кирасир, они-то без поддержки пехоты да артиллерии подошли, нечем возразить было.
– А что царевич?
– Спасся, у улан лошадки хорошие, вынесли. Григорянский тоже прорвался, а вот Воронцову не повезло, погиб. Да и от полка его хорошо, если половина уцелела.
Бедняга Воронцов, дорого же тебе обошлась эта авантюра! Эх, какие же мы дураки! Купились на дешевую приманку генерала Освальда! Недостроенный форпост с реющим над ним тимландским флагом выступил в роли приманки, драгуны, якобы спешащие на помощь гарнизону маленькой крепости, – в роли раздражителей. А потом мы сами влезли в ловушку и на нас посыпались со скалы гранаты, а во фронт произвела таранный удар тяжелая кавалерия. Ничего гениального, но как же действенно! Может, даже задумано с учетом наших молодых, горячих, жадных до славы командиров. А может, и нет. Тяжелая кавалерия в таридийском царстве была в большом дефиците, поэтому предположить, что ее в нашем отряде не будет, можно было легко. Значит, противопоставить в бою тимландским кирасирам мы могли только ощетинившиеся штыками пехотные каре да бьющую картечью артиллерию. Но пехота и артиллерия не пустятся в погоню за отступающими драгунами – вот вам и ответ на вопрос с нашими кавалеристами, подставившимися под удар. Ну, а защищенным кирасами всадникам на рослых тяжелых конях топтать и рубить сбившегося в плотную массу запаниковавшего противника – это просто дело техники. Вот такой простой и понятный расклад, и как же жаль, что простым и понятным для меня он стал только сейчас, с катастрофическим опозданием!
Ну, ничего, господин Освальд, ничего. Даст бог, посчитаемся мы с вами в самом недалеком будущем.
Однако в том, что будущее, хоть недалекое, хоть далекое, у меня будет, пришлось усомниться очень скоро, едва войдя в палатку командующего. Алексей и князь Григорянский вяло поприветствовали меня, но оба были мрачнее тучи. Престарелый же генерал, весь красный, с глазами навыкате от долгого натужного ора, в момент моего появления тряс какой-то бумагой перед носом младшего Соболева.
– А-а, вот и вы, господин полковник! – с удовольствием включил меня в общество обвиняемых генерал Веремеев. – Вот и вы, явились, не запылились! Живы и здоровы, в отличие от многих солдат, погибших по вашей дурной воле!
– Ваше превосходительство, ситуацию еще можно исправить, – я попытался повернуть разговор в конструктивное русло.
– Если и исправят ситуацию, то уже без нас, Бодров! – завизжал генерал, сунув и мне под нос бумагу с царской печатью. – Извольте все трое немедленно отбыть в Ивангород! Немедленно!
– А как же полк? – осведомился я, видя, что царевич и князь молча собрались на выход.
– О! Вы задумались о полке, господин из Холодного Удела? Позвольте узнать, почему же сегодня, почему не вчера?
– Господин генерал! Сейчас не время выяснять отношения и искать виноватых! Освальд не ждет от нас удара сейчас!
– Освальд и вчера не ждал! – нетерпеливо перебил меня генерал. – Вон отсюда, господа, в столицу!
– Отец предвидел подобное развитие событий и заранее составил бумагу, – грустно просветил меня царевич Алешка, когда уже спустя час мы с ним и Григорянским тряслись в карете по дороге в Ивангород. – Нам предписано немедленно предстать пред его светлые очи, а войска отойдут к Усолью и будут ждать прибытия Федора.
– Мы бы справились, – заявил я, – нужно было только дать нам еще немного времени! Нельзя же все дыры по всей стране затыкать одним только Федором!
– Обжегшись на молоке, дуют на воду, – горестно вздохнул Григорянский.
– Я хотел как лучше, – прошептал царевич и отвернулся к окну, чтобы скрыть слезы.
В общем, путешествие вышло безрадостным. Но даже оно не предвещало того, что произошло со мной по прибытии во дворец.
Не успел я переодеться с дороги, как за мной явились двое молодцев из Сыскного приказа, и пришлось срочно спускаться в цокольный этаж к Никите Андреевичу.
Кроме Глазкова в кабинете присутствовал какой-то священник в черных одеждах, но, до поры до времени, он молча сидел на лавке у стены, сверля меня злым взглядом из-под насупленных бровей. Также в левом дальнем углу кабинета за отдельной стойкой бюро расположился молодой канцелярист, назначенный для записи допроса.
– Присаживайтесь, Михаил Васильевич, – без тени своей обычной глумливой улыбочки предложил глава Сыскного приказа, – присаживайтесь и рассказывайте свою версию событий.
– С чего начинать, Никита Андреевич? – спросил я смиренно.
– С чего считаете нужным, а там поглядим.
Я рассказал историю нашего постыдного поражения, начиная с момента выезда на рекогносцировку. Правда, решение об атаке тимландского форпоста я выдал за спонтанное, вызванное стрельбой по нам неприятеля. Так уж мы договорились в пути с Алешкой и Григорянским. В остальном же всё поведал так, как было на самом деле, особый упор делая на подготовленности западни.
– То есть приказ атаковать форпост исходил от вас? – как бы невзначай поинтересовался Глазков, глядя при этом в сторону.
– Как же я могу отдавать приказы чужому полку? – терпеливо осведомился я.
– Не знаю, но отдали же?
– Никак нет, не отдавал я никаких приказов.
– Как же, как же, – картинно всплеснул руками главный сыскник, – а товарищи ваши говорят об обратном.
– Я говорю, как было на самом деле, – я безразлично пожал плечами, прекрасно понимая, что ни с кем из свидетелей начала атаки он не мог успеть переговорить даже теоретически.
– Вот как? – вновь наигранно удивился Никита Андреевич. – Странно, странно. Так, говорите, рыбаки вас переправили?
– Никак нет, ваше превосходительство, – я снова остался спокоен, тоже мне провокация, вот так просто хочет запутать меня в моих же показаниях. – Пастухи. Не было там никаких рыбаков.
– А я смотрю, Миша, – вдруг зло усмехнулся Глазков, – хорошо ты выучил свою речь, без запинки отвечаешь, как «Отче наш». Хочешь снова выйти сухим из воды?
– Никита Андреевич, я говорю правду. И не моя вина, что она расходится с тем, что вы хотите услышать.
– Услышу я от тебя правду, Бодров, или нет, но я ее узнаю. Можешь мне поверить! Так что лучше не юли, облегчи душу.
