– Друзья мои, я вам очень благодарен, но я никуда не пойду! – решительно заявил я.
– Да как же это, князь? – воскликнул Афанасий, расплываясь при этом в радостной улыбке. – А как же пасквили?
– Да, Михаил Васильевич, как с доносами-то быть? – замок в руках Игната победно щелкнул.
– Бог им судья, всем этим людям, но я останусь здесь. Сбежать – значит согласиться с обвинениями, признать себя виноватым. Но на мне нет вины, я ничего плохого не сделал!
– А тюремщики? – Лукьянов вяло махнул рукой в направлении входа в подземелье. – Мы же их того.
– Это плохо. Вам, ребята, реально бежать нужно. Давайте сначала на север, в Холодный Удел, а потом что-нибудь придумаем, – уверенно ответил я, осторожно поглядывая по сторонам в ожидании окончания этого комедийного акта.
– Ну, так мы это, – нерешительно промямлил Кузьмич, обращаясь к кому-то невидимому, – мы пойдем?
– Свободны! – раздался громкий насмешливый голос, и моих людей перед решеткой сменил богато одетый молодой человек, за плечом которого маячила кислая физиономия начальника Сыскного приказа. – Ну что, Никита Андреевич, не удался ваш замысел?
В отличие от настоящего князя Бодрова мне не приходилось встречаться с этим человеком, но я сразу узнал его по описаниям и многочисленным портретам. По масштабам своих деяний и замыслов он больше всего походил на молодого Петра Великого, выглядя при этом чуть ли не полной противоположностью Петру Алексеевичу: невысок ростом, чуть больше меры упитан, круглое гладко выбритое лицо, прямой нос, короткая стрижка с жиденьким, зачесанным направо чубчиком. Ей-богу, царевич Федор гораздо больше был похож на Наполеона Бонапарта, чем на Петра Первого!
– Вечер добрый, ваше высочество! – не дожидаясь вступления в разговор Глазкова, я поприветствовал наследника престола учтивым поклоном.
– Здравствуй-здравствуй, Миха Холод, – весело ответил царевич, – опять сидишь? Как бы это у тебя в привычку не вошло!
– Так я не по злому умыслу, Федор Иванович, единственно – по несчастному случаю да по дурости своей, – беспомощно развел руками я.
– Ну, ты дурачком-то не притворяйся, – усмехнулся Федор, – ты им никогда не был. А тут мне последнее время все только и жужжат в уши о том, как ты возмужал да за ум взялся. Про фехтовальные твои успехи вся столица только и говорит, а за конструкцию штыка отдельное тебе от всей таридийской армии спасибо! Улорийцы буквально только что переоснастили свои ружья подобными штыками. Меня просто зло взяло от этакой картины: решение-то простое, буквально на поверхности лежащее, а в голову пришло улорийцам, не нам! А выходит, и у нас есть светлые головы! Или подсмотрел решение у улорийцев?
Ну вот! Не успел я поверить в то, что сделал хоть что-то полезное, как сразу оказывается, что и в этом деле пролетел, опоздал. И вместо похвалы да премии за «новаторство» получаю подозрения в плагиате. Что же я за человек-то такой никчемный? У меня преимущество перед местными в три века развития, а я не могу не то что воспользоваться этим, а даже просто стать достойным членом общества! Словно отторгает меня этот мир, как инородное тело.
Эх, знать бы заранее, куда меня занесет, хоть как-то бы подготовился! Книжки почитал нужные, технологиями бы поинтересовался, особенно в оружейной сфере, какие-нибудь курсы выживания прошел. А то, понимаешь, взяли неподготовленного человека, выдернули прямо из-за компьютера и засунули его в восемнадцатый век, да еще в неизвестном мире! Знать бы прикуп…
– Нет, ваше высочество, ни у каких улорийцев я не подсматривал. Я и улорийцев-то в жизни не видывал, не то что их штыков, – состроив грустную мину, со вздохом ответил я и, видя, как вытягивается лицо царевича от непонимания, поспешил уточнить: – Вернее, может, и видел я улорийцев, да не помню об этом ничего.
– О чем еще ты не помнишь? – испытующе глядя на меня, спросил Федор.
– Моя нынешняя память начинается с головной боли и вида людей, пытающихся меня прикончить, – я пожал плечами, показывая, что успел смириться с этим фактом и воспринимаю его как должное.
– Что ж, – подал голос Федор Иванович после минутных раздумий, – надеюсь, что Никита Андреевич разберется с этим делом и виновные будут наказаны.
– Приложу все силы, ваше высочество, – с готовностью откликнулся Глазков, нехорошо зыркнув при этом в мою сторону.
– А за штык всё равно спасибо! Циркуляры с чертежами разосланы во все полки, за зиму успеем всё переделать. И за усиление артиллерии в Белогорском полку тоже похвалю – хорошее дело, нужное. Хоть это и дорого, а преимущество способно дать изрядное. А вот лошадей да фургонов не слишком ли много накупил?
– Уставший солдат – плохой солдат. Пусть лучше лошадки на марше устанут, а солдатик в бой пойдет свежим, толку от него не в пример больше будет.
– Не убудет с солдатика-то от ходьбы, – влез со своим замечанием начальник Сыскного приказа, – он же мужик по сути своей, крестьянин. То бишь к ходьбе привычный. Чего ж казну-то тратить на лишние телеги?
– А вот не прав ты, Никита Андреевич, ни разу, – спокойно глядя своему недругу в глаза, ответил я, – солдат – это уже не простой мужик! Его обучали, его кормили и одевали, жалованье ему платили. А еще он в каждом походе, в каждом сражении опыт бесценный получал, а опыт – это то, что никаким обучением в голову не вобьешь. Много чего уже в солдатика вложено, так что мужик, только от сохи взятый, не скоро еще служивого заменить сможет. Потому и беречь нужно каждого своего солдата. Да и вообще каждого таридийца беречь надо, люди – главное богатство государства.
– Видал, Андреевич, какие умы ты в темнице томишь? – с усмешкой обратился к Глазкову царевич Федор. – А скажи-ка мне, Миша, раз ты умный такой, отчего же под Усольем так глупо у вас вышло?
– Да, может, вовсе и не глупо, – подал было голос Глазков, но царевич быстро вскинул руку, показывая, что ждет ответа на вопрос именно от меня.
– Слишком много молодых горячих голов в одном месте собралось, – нехотя сказал я, понимая, что сейчас нельзя соврать, но и не желая выдавать правду о решающем голосе царевича Алексея в этом деле, – каюсь, ваше высочество, грешен, не сумел отговорить, поддался общему порыву. В общем – глупость да и только.
– Да знаю я, что Алешка во всем виноват! – голос старшего царевича стал серьезным. – Зачем выгораживаешь его? Бедствия же за него, окаянного, терпишь! А он, между прочим, не за тебя хлопочет, а пьет беспробудно со страху!
– За это Бог ему судья, Федор Иванович, – тихо ответил я, – да только не суди ты его строго. Алексей как лучше хотел. Жизнь свою изменить хотел, полезным стать, помощником тебе и государю, одно общее дело с вами делать. Да не оказалось рядом с ним опытного наставника, чтоб остановить вовремя, направить в нужное русло его энергию.
Как сказал-то, аж самому понравилось! Вроде и смысл удалось передать, и облечь его в красивые фразы. Да и на собеседников впечатление произвел своей речью, не то они услышать от меня ожидали, а теперь вот «зависли» оба в изумлении, переваривают.
