– Ну, здравствуй, Сергей!
От неожиданности я буквально подпрыгнул на месте. Ничего себе новости!
– Михаил, – с трудом сумел выдавить я из себя, на всякий случай не спеша сознаваться.
– Да, – старичок с интересом всматривался в мое лицо, склонив голову к левому плечу, – да, уже Михаил. А скажи мне, Михаил, кто ж это с тобой такой фокус проделал? Спиридон Засольский? Или Ивашка Михеев? Нет, эти не способны, тут и знания нужны, и сила, и воображение. Нет-нет, кто же это? Ты же с севера? Значит, Настька! Настька Кузнецова! – обрадованный своей догадкой, Порфирий вопросительно воззрился на меня, ожидая подтверждения.
– Для кого Настька, а для кого Настасья Фоминична, – сконфуженно пробормотал я.
– Молодец, Настька! – продолжал радоваться старец. – Не думал, что кто-то еще на такое способен! Но почему же не все получилось? Почему больного не удалось спасти?
– Он попал в засаду по пути к дому целительницы, – тихо ответил я, – князь умер от ран, Фоминичне пришлось запускать ритуал на расстоянии.
– Вон оно что! Сильна Настасья, ох сильна! Молодец! Справилась! И, пожалуй, так даже лучше вышло.
– Но…
– Да ты не волнуйся, князь, – перебил меня отец Порфирий, – не ведьма она. Я Кузнецову давно знаю, лет так пятьдесят. Ритуал этот хоть церковью и не приветствуется, но при необходимости используется. Вернее, использовался. Не осталось уже знающих людей, обладающих такой силой. Пожалуй, Настасья последняя.
– Она сказала, что это в последний раз, – промолвил я задумчиво. Мысли в голове путались, я уже свыкся с тем, что связь с родным миром потеряна навсегда, а тут вдруг встреча с таким сведущим человеком. И узнать хочется многое, и раскрываться на сто процентов опасаюсь, мало ли что. Но старец Порфирий все мои сомнения быстро развеял:
– За семью не беспокойся, ты остался с ними. И там никто даже не подозревает о твоем существовании в двух мирах. Разве что о моменте перехода у твоего оригинала сохранились неприятные ощущения.
– А насколько, – я с трудом подбирал слова, – мои две части связаны?
– В первое время были связаны, но уже почти год минул, – дедуля покачал головой, – никак вы уже не связаны, прими это как данность и живи здесь своей жизнью. И не беспокойся, у церкви к тебе вопросов не будет. Я сегодня же оповещу митрополита.
Говорил старец просто, без всякого пафоса, но почему-то не возникало даже мысли не верить его словам. Не то чтобы я не верил Фоминичне, но эта правда плохо укладывалась в голове, в результате чего я время от времени терзался сомнениями, переживал за жену, детей, родителей. Да и развитию моих отношений с Натальей постоянно мешала мыслишка об измене жене. Ну, вот такой я человек – ни разу не плейбой, и сама мысль о предательстве была мне противна. Так что отец Порфирий очень помог мне, можно даже сказать, что визит к нему помог мне обрести душевное равновесие. Раз уж случилось со мной такое, то нужно жить полноценной жизнью здесь и сейчас и свыкнуться, наконец, с мыслью, что Сергей Прохоркин остался там, здесь его нет, зато здесь есть князь Михаил Бодров. И точка!
– Есть четвертый сигнал! – вновь вырвал меня из воспоминаний мой денщик.
Ну вот, все на местах, всё идет по плану, пришло время принимать решение. В груди разлился неприятный холодок – не привык я еще отдавать приказы, выполнение которых наверняка приведет к человеческим жертвам. Но это война. Либо мы их, либо они нас, третьего не дано. И я должен сделать всё, чтобы моя страна победила. Я с минуту помолчал, собираясь с духом, после чего решительно выкинул из головы все лишние мысли и скомандовал:
– Ответный сигнал на выдвижение! И вперед, с богом!
Спустя несколько минут пять сотен лыжников в белых маскхалатах ступили на лед Титовицы. Шли не шибко быстро, потому что найти общий язык с лыжами пока удалось далеко не всем солдатам, и лучшим лыжникам было велено не нестись сломя голову хотя бы до середины реки, чтобы не было большого разрыва между атакующими линиями.
Четверть часа – и мы на левом берегу, прямо под стенами спящего лагеря. Со стороны суши в это время так же подступались к вражескому объекту еще две группы пехоты. Полторы тысячи бойцов плюс фактор неожиданности плюс расслабленность противника – у операции уже было мало шансов оказаться провальной.
Часовые все-таки спохватились, разглядели в ночной тьме на фоне снега и льда какое-то подозрительное движение. Но было уже поздно, передовые отряды уже карабкались на деревянные стены по коротким приставным лесенкам. Прозвучало несколько беспорядочных выстрелов, кто-то где-то закричал, но крики быстро оборвались. К тому моменту, когда я оказался внутри улорийского лагеря, охрана уже была сметена, обращенные на восток ворота распахнуты настежь, а в двери двух длинных казарм барачного типа сплошным потоком вливались потоки таридийских штурмовиков.
Кто-то из улорийцев успел вскочить с постели и схватиться за оружие, но таких было немного, так что никакого организованного сопротивления им оказать не удалось. Через какие-то тридцать – сорок минут лагерь оказался в наших руках. Начиналась следующая фаза операции.
Часть забора со стороны реки была быстро разобрана, и по условному сигналу с нашего берега к пролому устремилась вереница санных подвод. Спустя две-три недели улорийский склад был бы заполнен гораздо лучше, но я решил действовать именно сейчас, пока еще позволял лед. По словам знающих людей, весна в этих местах наступает стремительно, и в начале апреля Титовица уже может освободиться от зимних оков. Так что между синицей в руках и журавлем в небе я выбрал синицу.
Оставшуюся часть ночи и весь следующий день заготовленные врагом припасы переправлялись в село Редькино на таридийской территории, где перегружались в войсковые фургоны для отправки уже в наши склады.
Сначала планировалось ограничиться вывозом имеющегося на складе добра, но в процессе работы я справедливо рассудил, что чем дольше Янош будет оставаться в неведении, тем лучше для нас. В результате в улорийском лагере остался майор Топилин с двумя сотнями солдат. За проведенные там девять дней он принял еще две партии товара и благополучно переправил в Редькино. Долее оставаться уже было опасно, поскольку по ближайшим населенным пунктам, куда улорийские служаки наведывались для проведения досуга, поползли-таки вызванные их долгим отсутствием слухи.
В общем, пакость удалась. Царевич Федор Иванович радостно потирал руки, главный финансист Ивана Шестого господин Липницкий находился на седьмом небе от счастья, а король Улории Янош Первый не находил себе места от ярости. В порыве гнева, дабы покарать вероломных негодяев таридийцев, смеющих воевать не по правилам, он объявил срочный сбор войск. Собирался выступить, как только сойдет снег. Но пару дней спустя сбор отменили – то ли сам венценосный военачальник остыл и вновь стал мыслить рационально, то ли советники сумели отговорить его от принятия поспешных решений. Да и было от чего задуматься – какая может быть война без боеприпасов, продовольствия и фуража? Пришлось заниматься этим заново. Ну, а кто ж вам виноват, господа улорийцы? Нельзя же быть такими беспечными! Я просто взял то, что плохо лежало, в результате ваши припасы стали нашими. И был еще один плюс: почти восемь сотен пленных – это то количество вражеских солдат, на которое уменьшится армия вторжения Яноша.
