– Странная какая фраза вылетела, – после паузы все же продолжила она. – А ведь в точку!
– Говори яснее, – раздраженно заметил я. – Твои намеки меня выводят из себя. И злился я вовсе не из-за вянущих цветов. Я же тебе тогда все объяснил. И я устал. Я только что приехал!
– Извини, – спохватилась Лара.
– К чему тут гроб? – раздраженно спросил я. – И что это за мысли тебя посещают, что живым тут не место?
– Раз ты пишешь о любви мертвой девушки и живого парня, вот и лезет в голову всякое, – тихо ответила она. – Не обращай внимания, у меня что на уме, то на языке. Но ведь считается, что творческая энергия все пропитывает, а мысли даже материальны… Но ты не рад моему подарку.
– Честно, не рад, – более мягко сказал я. – Гроб? На рабочем столе? И о чем ты думала!
– Я? – растерянно спросила она. – Только о любви. По преданию, которое я вычитала в Интернете, был такой парень Василек, и он любил девушку Машу. И всегда дарил ей васильки, чтобы они напоминали ей о любимом. Но пришло время уходить ему на войну… Кажется, это происходило во времена еще Первой мировой… И в их последний вечер он принес незабудки. Маша удивилась, а Василек ей сказал: «Не забудь-ка!» – и протянул букетик. Она поставила цветочки в воду, и они все не вяли и не вяли. И Маша, глядя на них, не забывала любимого ни на минуту. И вдруг через месяц на рассвете незабудки засохли и почернели. Именно в эту ночь Василия убили на войне. Но Маша все равно помнила его до самой своей смерти в глубокой старости и рассказывала детям эту печальную, но и чудесную историю.
– Это все сказки, – раздраженно бросил я. – А мне не нужен гробик на столе, да еще и с искусственными цветами. Пожалела бы мою психику.
– Но это символ невянущих незабудок! – со слезами на глазах сказала она. – Это вечная любовь… даже после смерти!
– Какие мы все же разные! – заметил я. – Никогда мне не понять тебя, и, как вижу, ты меня тоже не понимаешь. Мы словно в параллельных мирах, хотя живем вместе. И я не хочу, чтобы гроб стоял возле моего ноута! – зло добавил я.
Лара глянула на меня, схватила шкатулку и выбежала из кабинета. Но я не пошел ее искать. К тому времени я безумно устал от ее срывов без каких-либо видимых причин. И часто думал, что жена просто мается от безделья.
В тот раз мы помирились довольно быстро, но шкатулка исчезла, и я даже не интересовался, куда она ее подевала. Просто хотел забыть об этом неприятном инциденте. А Лара хоть и выглядела невозмутимой, но я видел в ее глазах засевшую на дне печаль. Пить меньше она не стала, но старалась, чтобы я не видел ее в таком состоянии. К наркологу жена отказывалась идти категорически, как и к психоаналитику. И злобно отвечала мне, что я сам уже как псих, а вот она совершенно здорова. Я попытался подключить ее отца, звонил ему, приглашал в гости. Но Анатолий Степанович показался мне таким же неадекватным, как и дочь, он отвечал невнятно и как-то странно. И я понял, что он также постоянно нетрезв. Звонил я и маме, просил ее навестить свата. Она была раздражена и сообщила, что Анатолий Степанович не желает ни с кем общаться, на звонки не отвечает, новых родственников сам не навещает и к себе не приглашает. И мама предположила, что он стал «злоупотреблять» после отъезда любимой и единственной дочери.
Тогда я обратился к своему отцу, он был тем человеком, который очень нравился Ларе и, как я подумал, смог бы положительно на нее повлиять. И это сработало. Моя жена из баров переместилась в студию Теодора и проводила там целые дни. Поначалу я обрадовался, что она больше не пьет. Но потом начал тревожиться. И вот как-то в конце марта я нагрянул без предупреждения в его лофт. Все утро я писал статью, обрабатывал фотографии с очередной выставки автомобилей, затем созванивался с редактором, обговаривал кое-какие спорные моменты сданного материала. Утомившись, подкрепился вкуснейшей тортильей с креветками, которую мастерски готовит Сарита. Закончив завтрак, я поинтересовался, встала ли «сеньора».
– Я подала ей кофе еще в семь утра, – сообщила Сарита. – А потом хозяйка уехала.
Я поблагодарил ее и ушел в кабинет, решив поработать над романом. Но дурные мысли лезли в голову, мешали мне погрузиться в текст. Я боялся, что Лара вновь вернулась к привычке напиваться ни свет ни заря. И я набрал ее номер. Она ответила не сразу, голос показался мне чрезмерно веселым, и я начал волноваться.
– Где ты, солнышко? – спросил я, старательно прислушиваясь к фоновым звукам.
Я определил, что играет группа Queen, звучал их бессмертный хит «We Will Rock You». И я знал, что это любимая команда моего отца.
– В студии дяди Тео, – подтвердила мою догадку Лара.
Она захихикала как-то странно, мне кровь бросилась в голову, я решил, что они на пару с отцом уже пьют.
– Погода сегодня отличная, – сказал я. – Хотел на пляж, загорать уже можно, а ты ведь любишь солнце.
– Так ты же пишешь, как одержимый, – ответила Лара. – И я не хочу тебя отвлекать. Я обожаю твой роман и жду не дождусь, когда ты его закончишь. А с дядей Тео мне хорошо. Он очень крутой чувак. Пока, милый! Пиши, не отвлекайся на ерунду. Целую.
Я услышал чмоканье в трубке, затем короткие гудки. Вздохнув, вернулся к тексту. Но солнце заливало окна, птицы орали, как оглашенные, и меня потянуло на улицу.
Но я не пошел на пляж, а отправился в Валенсию. Сам не знаю, что толкало меня навестить отца и глянуть, как он проводит время с невесткой. Я решил не звонить, а явиться сюрпризом для них обоих. Зря я это сделал. Когда я вошел в лофт, причем открыв двери своим ключом, то замер от восхищения и ярости, овладевших мной одновременно. На высоком табурете возле огромного окна стояла моя жена, солнечный свет заливал ее с ног до головы, волосы пушились и золотились и вызвали во мне воспоминание о нашей первой встрече на пляже хутора Арпачин. Именно тогда я прозвал Лару «девушкой с солнцем в волосах». Ее точеная изящная фигура казалась произведением великого скульптора, но… моя жена была полностью обнажена. Длинная шея, худенькие плечи, округлая упругая грудь, втянутый живот с искрящейся капелькой пирсинга в пупке, гладко выбритый лобок, длинные стройные ноги, маленькие пальчики с ноготками, покрытыми перламутровым лаком, – все это я увидел одномоментно и тут же вышел из себя.
– Какого дьявола?! – заорал я, бросаясь к отцу.
Лара спрыгнула с табурета и закуталась в красный, расписанный золотыми драконами, шелковый халат отца. Она уселась на диванчик, закинула ногу на ногу и молчала с невозмутимым выражением лица. Теодор оторвался от мольберта, протер тряпочкой с растворителем пальцы, испачканные масляной краской, и развернул холст ко мне.
– Это просто шедевр! – довольно проговорил он, не обращая внимания на мое побагровевшее лицо и сжатые кулаки.
Я остановился как вкопанный перед картиной. Отец давно не писал людей в жанре реализма, но тут он постарался. Никакой абстракции, никаких безумных идей передачи увиденного, это был простой портрет обнаженной прекрасной девушки. Лара стояла спокойно, опустив руки вдоль тела, глядя прямо перед собой и затаенно улыбаясь. Она казалась настолько живой, что я вздрогнул. Привиделось, что моя жена сейчас сойдет с полотна. Но она сидела во плоти на диване и смотрела на меня. Я не знал, что сказать, будто язык проглотил. Слишком много эмоций бушевало во мне в этот момент. Злость на бесстыдную жену, зависть к неоспоримому таланту отца – мне казалось, что по сравнению с ним я во всем бездарен, – обида, что эти два дорогих для меня человека образовали будто бы за моей спиной какое-то тайное общество и наслаждались секретным, но раскрепощенным общением, восхищение прекрасной картиной, острая печаль, что все в моей жизни происходит не так, как хотелось и мечталось. И я, не говоря ни слова, покинул мастерскую.
