Помню, как долго бродил по городу, по любимым улочкам, заходил в бары, это был тяжелый для меня день. Именно тогда я впервые понял, что мне не по пути с такой девушкой.
Когда я поздно вечером вернулся домой, Лара сидела в гостиной и смотрела телевизор. Я устроился в кресле напротив. Она повернула голову и мило улыбнулась.
– Рада, что ты уже не сердишься, – сделала она вывод, хотя я молчал. – Дядя Тео пообещал, как только высохнут краски, прислать портрет нам. Круто, да? Повесим его в спальне.
– И пусть Сарита любуется голой хозяйкой, – сухо сказал я.
– А что ты хочешь?! – взвилась Лара. – Чтобы он зарисовал мое тело каким-нибудь платьем? Тогда сам ему это скажи!
– Ничего я уже не хочу, – устало ответил я. – Но сам факт, что свекор рисует обнаженную невестку, возмутителен.
– Как узко ты мыслишь, – ядовито проговорила она. – Это же просто художник и его муза.
– Это же просто моя жена и мой отец, – в тон ей ответил я.
После этого инцидента мы не разговаривали два дня. А через неделю отец привез злополучный портрет, хотя никто его об этом не просил. Мы оба были дома. Отец при помощи Сариты внес запакованное полотно в гостиную и, довольно улыбаясь, поставил его в центре, прислонив к спинке кресла. Я опешил, поняв, что это портрет Лары.
– Деточка, принеси ножницы, – сказал отец служанке. – Сейчас мы распакуем эту прелесть.
Сарита с любопытством глянула на подарок, кивнула и скрылась за дверью. Я вскочил и попросил отца немедленно убрать отсюда картину.
– Почему же? – капризно спросила Лара, встала рядом со свекром и чмокнула его в щеку. – Спасибо, дядя Тео! Это настоящий шедевр. И я хочу им любоваться.
И она, не дождавшись прихода Сариты, содрала оберточную бумагу. Но едва я увидел ее так реально нарисованное обнаженное тело, вся кровь бросилась в голову. Я заорал, что они оба разнузданные придурки, выхватил у вошедшей в этот момент Сариты большие ножницы и начал кромсать холст. Служанка охнула и убежала, отец и Лара стояли остолбеневшие и не пытались мне помешать. Но когда картина начала превращаться в лохмотья, отец пронзительно вскрикнул, словно я нанес ему смертельную рану, и стремительно покинул гостиную. Но и это меня не остановило. Я ногой разбил подрамник, собрал остатки «шедевра» и вынес из дома. Лара после этого происшествия окончательно замкнулась, перестала разговаривать и делала вид, что меня вообще не существует. Через неделю она впервые обратилась ко мне, но лишь для того, чтобы сообщить о решении улететь домой. Я лишь молча кивнул. Но даже не отвез ее в аэропорт, и она отправилась на такси.
Моя жена отсутствовала два месяца. С отцом я помирился быстро и попросил у него прощения. Он легко пошел мне навстречу, и мы постарались больше не вспоминать об уничтоженном портрете. С Ларой мы иногда созванивались и кратко обменивались новостями. Я полностью остыл, мое чувство ушло и не возвращалось. Я даже ощущал облегчение, что снова живу один. Я мог спокойно заниматься своими делами, встречаться с друзьями, совершать деловые поездки и не бояться, что жена в это время валяется у какого-нибудь бара и меня ждет очередной скандал. Я пытался анализировать, что пошло не так, но в себе причин не видел и сваливал все на ужасный характер Лары.
В июне я отправился в Ростов‐на-Дону. Ситуация требовала решения, Лара возвращаться в Валенсию не собиралась и последний месяц даже не отвечала на мои звонки. Первым делом я встретился с родными, мама выглядела встревоженной и посоветовала мне не тянуть и ехать к жене. Я передохнул, пришел в себя и наутро позвонил Ларе. Но трубку взял Анатолий Степанович, и это меня насторожило.
– Диего? – спросил он странным голосом. – Где ты, сынок?
– В Ростове, – ответил я. – Вчера прилетел. Хочу увидеть Лару. Можно сейчас к вам?
– Мы в клинике, – глухо проговорил он.
– Что случилось? – испугался я.
– Не по телефону, – сказал Анатолий Степанович и назвал адрес.
И я помчался, ругая себя в душе, что все пустил на самотек.
Отец Лары встретил меня в коридоре и сразу успокоил, что ничего страшного не произошло и это стандартная операция. Но он прятал глаза и выглядел виноватым. Я не понимал, в чем дело, и рвался в палату. Тут подошел врач. Я представился, он глянул в карту, затем сообщил, что прерывание беременности прошло удачно, осложнений нет и моя жена еще сможет иметь детей.
– Что?! – заорал я, испытывая дичайшую боль. – Прерывание чего?
– А вы не в курсе? – уточнил врач.
– Моя жена сделала аборт? – глухо спросил я.
– Не совсем в том смысле, – ответил врач. – Срок был уже больше тринадцати недель. Но по показаниям… желание пациентки. Может, лучше пройдем в мой кабинет?
– Нет! – вскрикнул я. – Не хочу ничего знать, раз по ее желанию!
Он посмотрел на меня, предложил принести успокоительное, и когда я отказался, ушел.
– Прости ее, – с болью в голосе произнес Анатолий Степанович. – Я тебе все объясню…
– Нет! И нечего тут объяснять и выгораживать эту… убийцу! – зло ответил я, развернулся и стремительно покинул клинику.
Анатолий Степанович бежал за мной, что-то выкрикивая, но я зажал уши и с трудом сдерживался, чтобы не разрыдаться. Я был не в себе и не мог разумно рассуждать. Это был страшный удар, для меня имел значение только факт уничтожения нашего ребенка. И я не хотел больше ничего знать. Это была точка невозврата. Психика выставила защитный барьер, и Лара будто бы умерла для меня.
В конце лета мы развелись. И я постарался навсегда забыть об этой девушке.
Послесловие
Время шло, моя жизнь постепенно нормализовалась, я успокоился и даже начал встречаться с девушками. О моей бывшей жене старался не вспоминать, ничего о ней не узнавал, вычеркнув из памяти эту «предательницу». И запрещал родным говорить о ней. «Пепельные незабудки» я забросил, уж очень больно было вновь погружаться в эту историю, которую так любила Лара. Но планировал вернуться к роману, когда придет время.
В августе 2015 года я решил съездить к маме на пару недель. Сарита с вечера собрала мой чемодан, я проверил, все ли она положила. И показалось, что двух пар носков маловато. Я попросил ее достать еще. Сарита открыла шкаф, начала копаться в выдвижном ящике, он выскочил. Она нагнулась и достала с нижней полки небольшую коробку. Но открывать не стала и отдала ее мне.
– Что это? – спросил я.
– Не знаю, – ответила Сарита. – Впервые вижу. Но я под этот ящик никогда не забиралась… Простите, сеньор, ни разу там пыль не вытирала. Исправлюсь! А сейчас верхний ящик вылетел и вот, коробочка… Может, это что-то сеньоры Исидоры.
– Хорошо, иди, – сказал я, с любопытством изучая картонную коробку.
Я открыл ее и вскрикнул. Деревянная шкатулка-гроб с искусственными незабудками лежала на дне. Я вынул ее. Сарита остановилась в дверях и вытянула шею, глядя на находку.
