Жена старосты принесла на блюде вареную курицу, в чашах бульон, свежеиспеченный хлеб, видно, его с раннего утра затеяли. Выставила ендову с медовухой.
Перемитин разлил напиток по чаркам.
Поначалу помянули убиенных, затем выпили за одержанную победу, третью чашу – за дружину и местных воинов. На том остановились.
– Я вот о чем мыслю, князь, – проговорил староста…
Договорить он не успел.
Вместе с Горбуном в горницу ввалился усталого вида ратник, которого не было в десятках Хорина.
Горбун смущенно проговорил:
– Князь, не обессудь. Я ему: куда прешь? А он: мне треба до князя Савельева. Стал расспрашивать, по какой причине и откуда? Он одно долдонит: треба князя Савельева видеть, и все тут. Хотел я его с крыльца спустить, а он шустрый, мимо шмыгнул и по лестнице сюда.
В горницу вошел и Хорин. Осмотрелся, спросил:
– Чего это у вас?
Савельев указал на ратника.
– Да вот, человек объявился.
– Так это же Мартын Охрин, он при воеводе князе Горинском состоит в личной охране. Ты чего, Мартын?
– Воевода послал. Но велел гутарить тока с князем Савельевым.
– Что, без меня? – изумился Хорин.
– Что велено, то и делаю. Не по своей воле, Демид, сам ведаешь.
Горбун проговорил:
– Так бы и молвил, гонец от воеводы калужского, а то «к Савельеву» и напролом. Я ведь мог и увечья нанести.
Савельев распорядился:
– Горбун, давай к нашим, глянь, как обустраиваются, а потом сюда, жди у нижнего крыльца, Демид, не обижайся…
Хорин пошел на выход.
– Да чего уж, коль служба.
– Но далече не уходи, нужен будешь.
– Внизу буду.
– Добро.
– Ну а ты, староста… – Савельев перевел взгляд на Перемитина.
Тот уже поднялся.
– Я все разумею. Откушаем потом. Буду тако же внизу.
Все, кроме Савельева и гонца калужского воеводы, ушли.
Князь посмотрел на ратника.
– Ответствуй, Мартын, чего велел передать воевода?
– Мне бы воды испить.
– Вон кадка на лавке с ковшом.
– Угу.
Ратник пил долго, жадно.
Напившись, присел на лавку.
– Извиняй, князь, но ноги не держат.
– Ничего. Говори.
– Князь Иван Васильевич велел узнать, какие дела тут, на селе, в деревнях.
– А пошто ты подался на село?
– Куда еще? Сюда направил Тихомир Дороха.
– Значит, заходил в Колшино?
– И в Колшино, и в Дугинку. От той только головешки остались. Пожгли все татары. И людей в полон увели, тока не видел я младенцев и стариков убитых. Татары на месте их убивают, они им не нужны.
Савельев ответил:
– Не видел потому, как никого крымчаки в полон угнать не смогли. Жители Дугинки сюда перебрались.
– Вот как? То добре. А тут вы достойно басурман встретили. Покуда пробирался до дому старосты, видел. Много положили.
– Полторы сотни здесь, полсотни у Колшино.
– Это чего, дружиной твоей и двумя десятками Демида?
– Удивительно?
– Чудно, слов нет.
– Народ нам помогал. Даже не так. Народ отчаянно бился с татарами, а мы помогли ему в нужный момент.
– Эх, всегда бы так. Иметь бы князю Горинскому еще пару сотен ратников опытных.
– Их по деревням собрать можно. О наших делах здесь узнал, что еще?
Гонец вздохнул.
– А еще, князь, но о том позже. В общем, про мурзу Галимбека. Он с нукерами и сотней мурзы Шамиля Айкула решил наши крепостные стены поджечь да через Водяные ворота, что со стороны Оки, в город прорваться. На рассвете хотели вдарить.
– Как о том прознал воевода?
– А вот тут случай помог. Вернее, перебежчик. Ночью прямо к воротам вышел татарин из сотни мурзы Айкула. Ну, поглядели на него, впустили, потому что за перебежчиком Галимбек вдогон злодеев своих послал. Их отбили, беглеца впустили и тут же к князю отвели. Он и поведал о планах мурзы.
– И Галимбек ничего не изменил, ведая, что замысел его раскрыт?
– Да перебежчик тот, как оказалось, мурзой и послан был, а погоню учинил показную. Князь не поверил ему и повелел отправить на дыбу, тогда-то перебежчик и признал, что был послан мурзой дабы передать, что передал, а на самом деле Галимбек намеревался ударить по Покровским воротам, а не по Водяным от Оки. Иван Васильевич решил, что врет татарин. И признание на дыбе прикрывает главный план, тот, что поначалу назвал «перебежчик».
Савельев улыбнулся:
– Ничего не скажешь, хитер Иван Васильевич. И что далее?
– Стан татарский недалече, в двух верстах, его видать, ну и не стал ждать воевода, что татары будут делать, собрал дружину, велел открыть ворота, да за полночь и вывел ее в поле. Первым ударил по ворогу. Того пес Галимбек не ожидал, бросил войско и в бега. Мурзу Айкулу схватили, где-то с полсотни крымчаков порубили, еще столько же застали в лагере лесном. Тако же побили. Ну а остальные подались вдогонку за своим Галимбеком. Сторожа дальних постов утром сказывали, что бежал мурза с малым числом приспешников в сторону Крыма. Проводили немного, он на шлях вышел и к Перекопу двинулся.
– Так то добре, чего ж ты вздыхал?
– Да не все вести я передал тебе, князь.
– Что еще?
– В схватке с татарами у Калуги погиб сын Демида Хорина, потому и сказал я, что воевода велел тока с тобой речь вести.
– Сын?
– Да, Юрий. Ему осьмнадцатый год шел. Мог и не выходить с ратью, он числился в страже дворцовой, но… поддался порыву. Очевидцы сказывают, Юрий трех татар положил до того, как стрела басурманская пробила его сердце. Эх, Демид, Демид, столько надежд он возлагал на сына, а тот был достойным человеком, служил царю верой и правдой. Собирался жениться. И невеста хорошая. Да что теперь? Не знаю, как и передать сию весть десятнику.
Савельев сказал:
– Как есть, так и передай.
– Горе-то какое. Юрий же был единственным сыном Демида.
– Пошто так, русские семьи обычно большие.
– Две дочери померли во младенчестве, Юрий оказался крепче.
– Понятно.
Савельев поднялся, прошел в сени, оттуда на крыльцо, позвал десятника:
– Демид, зайди.
Хорин подчинился. Поднялся в горницу.
– Да, князь?
