– Чей-то идиот, – с намеком шепнул здравый смысл.
И я решила, что напрасно доверилась этому коварному типу.
Определенно, к Караваеву надо присмотреться с усиленным подозрением.
Сделав себе соответствующую зарубку на память, я достала из сумки половинку тетрадки из шкафа Ираиды и рассмотрела данный манускрипт, оказавшийся адресной книжкой. На страничке с буквой «С» я даже увидела кое-что знакомое – адрес Ба Зины и мой собственный. Причем сначала под именем «Суворова Люся» был записан адрес той квартиры, в которой я жила с Вадиком, а позже – той, в которой я живу с Петриком. На ту же букву была еще какая-то Суворова Вероника, но я ею не заинтересовалась, зная, что родственниц с таким именем у меня нет.
Потом я допила свой кофе, поставила чашку на стол и развернулась на стуле, чтобы вытянуть из-за спины сумку.
Я не растяпа какая-нибудь. Однажды в Риме воришка на мотороллере сдернул планшетку с моего плеча, с тех пор я ношу сумку на ремне через грудь, а сняв ее за столом (сумку, а не грудь – грудь у меня своя, не съемная), пристраиваю поклажу на стул таким образом, чтобы защищать ее и спиной, и той же грудью.
Увы, на сей раз меня это не спасло!
Я даже понять не успела, что происходит, как вместе со стулом упала на бок, больно ударившись головой о камень террасы. Не отключилась, но потратила бездну времени на то, чтобы распутать ножки – свои и стула, на четвереньках выбраться из-под стола и распрямить заклинившую спину.
Подоспевшая официантка помогла мне отряхнуться и в лучших традициях голливудского кинематографа улыбчиво спросила:
– Вы в порядке?
– Посмотрите на меня, – нелюбезно предложила я, сдув с лица прядь, скособочившуюся а-ля челка Гитлера. – По-вашему, похоже, что я в порядке?
– Э-э-э… А вы заметили, что он у вас сумку украл?
– Что? Кто?! Как – украл?! – Я взвилась, как индийская кобра, но было слишком поздно – похитителя уже и след простыл. – Так. Вы его видели? Опишите, словесный портрет понадобится полиции.
– Ну-у-у… Это был мужчина, – неуверенно начала официантка. – Довольно высокий, худощавый, в джинсах и серой куртке или кофте. Лица его я не разглядела.
– Значит, об особых приметах говорить не приходится, – огорчилась я.
– Если только за особую примету не сойдет панама, – добавила девушка. – Ведь белая панама в это время года, согласитесь, довольно редкий головной убор.
– Не самый редкий, одну такую я уже сегодня видела, правда, на женщине…
Я осеклась.
– Так-так-так! – зачастил мой здравый смысл. – Панама! Точно! Эти двое следили за тобой!
– Зачем?
– Я тоже не понимаю, зачем носить такое уродство, – согласилась официантка.
– Чтобы спрятать лицо, – объяснила я ей. – Панама – она ведь как ведро, закрывает всю голову!
– Похоже, негодяи решили проверить, не носишь ли ты скифское золото при себе, – объяснил очевидное мой здравый смысл. – Приятно, что они будут разочарованы.
– Вам чем-нибудь помочь? – спросила любезная официантка.
Она ничуть не волновалась: я оплатила свой кофе, когда делала заказ.
– Нет, спасибо, – я покачала головой, краем глаза зацепив бабулин мобильник, после неудачного звонка Караваеву оставшийся лежать на столе в компании бабулиного же кошелька и фотоальбома, который я несла в руках, потому что он не прошел в ручную кладь по габаритам. А вот тетрадку Ираиды я успела положить в сумку.
– Что ж, не так все плохо: телефон и деньги при тебе, пропала только чужая сумка и разные мелочи в ней, – подбодрил меня здравый смысл.
Провожаемая сочувственным взглядом официантки, я спустилась с террасы на улицу и побрела туда, не знаю куда.
Направление оказалось правильным: через пару минут мне на глаза попалась клумба, украшенная редкими цветочками и кучкой хорошо знакомого мне барахлишка. Грабитель явно не проявил похвального терпения, поспешил открыть украденную сумку за первым же углом и произвел скоростной осмотр содержимого, бесцеремонно вытряхнув его на газон.
– О, помадка! Расчесочка, ключики, платочек – все, нажитое непосильным трудом! – обрадовался мой внутренний голос. – Ираидиной тетрадки только нет, но она и не нужна тебе.
Я молча распихала свои вещички по карманам, соображая, что скажу Караваеву.
По всему выходило, что грабили меня, а утрату понес он, ведь компьютерная сумка, которую унес грабитель, была мне лишь одолжена на время.
– Ты погоди сочувствовать этому подозрительному типу, – предостерег меня здравый смысл. – Мы ведь еще не знаем, не входит ли и сам Караваев в преступную шайку!
Ох. Я совсем запуталась!
В именьице громыхала музыка – Алла Борисовна пела про миллион алых роз. Поскольку розы еще не расцвели, а на поклонников Примадонны российской эстрады оставшиеся на хозяйстве Караваев, Эмма и Брэд Питт походили мало, я удивленно приподняла брови и приблизилась к пролому в штакетнике на цыпочках. Хотя за мощным голосом Пугачевой никто не услышал бы не только моих шагов, но и топота мамонта, например.
Не знаю, почему я подумала о мамонте.
– Потому что чувствуешь себя вымирающей? – участливо предположил здравый смысл.
У меня действительно раскалывалась голова. Не в прямом смысле – такого серьезного ущерба ей удар о каменный пол не нанес, но шишка на лбу образовалась внушительная.
Дыры в заборе, успевшей зарекомендовать себя удобнейшим из имеющихся у нас входом-выходом, уже не было. На ее месте относительно стройным рядом высились круглые длинные палки. Присмотревшись, я опознала две тяпки, грабли и лопату. Установленные железом вверх, инструменты были обращены рабочими частями наружу, что смотрелось одновременно живописно, зловеще и в древнерусских традициях.
Для полноты картины не хватало Бабы-Яги с помелом.
Мое воображение дернулось было изобразить в этой роли меня, но я дала ему пинка, чтобы знало свое место и не обижало хозяйку.
Взяли, понимаешь, моду – обижать нашу Люсю почем зря!
Вызывающе скрипнув калиткой, я вошла во двор и оглядела открывшуюся мне идиллическую картину.
В импровизированном гамаке из домотканой ковровой дорожки в просвете между яблоней и вишней уютно загнулся кренделем Караваев. Похоже, он сладко спал, не обращая внимания на рвущиеся из ноутбука рулады Примадонны. А чуть поодаль Эмма в нелепом самодельном фартуке из клеенки, которая еще вчера была отличной скатертью, энергично возил кистью по двери уличного сортира.
Кистей у него было несколько – по одной на каждую банку, а банок в общей сложности три – с красной, желтой и синей краской. Вдохновенно сочетая их, Эмма на практике постигал основы цветообразования и уже нарисовал красивую радугу.
