– Петрику понравится! – сказала я громко.
И вот удивительно: пугачевский голос Караваеву спать не мешал, а мой разбудил не хуже, чем полковая труба!
– Что?! Петрик?! Где?! – Он забился рыбкой и вывалился из гамака.
– Давно к моим ногам никто так не бросался, – с удовольствием отметила я.
– Люся! Ты привела сюда Петрика?! – спрошено это было таким тоном, каким Цезарь, я думаю, произнес свое знаменитое «И ты, Брут?».
Караваев сел, при этом наверняка случайно оказавшись в укрытии под столом, и уже оттуда огляделся, нервно моргая.
– Пока нет, но ему точно понравится наш сортир, раскрашенный в цветах флага секс-меньшинств, – ответила я.
– Секс-кого?!
Караваев проворно выбрался из-под стола, оценил творчество Эммы и завопил:
– Эммануил, ты что творишь?! А ну, замазал это безобразие, живо!
– Если я все размажу, получится бурый, – резонно заметил начинающий художник.
– Отличный цвет для сортира, – одобрила я и обернулась к главному затейнику. – Что вообще тут у вас происходит?
– Проверяем парнишку на принадлежность к представителям творческих профессий, – ответил Караваев.
– К живописцам и вокалистам одновременно?
– Нет, только к живописцам. Музыка – это ему для вдохновения. Я специально составил плей-лист из популярных песен о художниках, – похвастался Караваев.
В этот момент Пугачеву на воображаемой сцене сменил Леонтьев, агрессивно завопивший: «Я рисую, я тебя рисую, я тебя рисую, сидя у окна!» – и Эмма приветливо покричал мне:
– Люся, хочешь, я тебя нарисую?
– Бурым цветом на двери сортира? – испугалась я. – Спасибо, не надо!
– Может, зря ты отказываешься, – сказал Караваев. – Парнишка не лишен таланта.
И мы оба засмотрелись на Эмму, размашисто, в необыкновенно экспрессивном стиле возюкающего красным по всему остальному. В итоге действительно получался бурый, но не однотонно бурый, а пятнистый, как наредкость неряшливая корова. Такая, знаете, вся в кляксах от травы и отходов собственной жизнедеятельности.
– Киса, я давно хотел вас спросить как художник – художника: вы рисовать умеете? – пробормотала я.
Караваев хихикнул – узнал цитату – и одобрительно посмотрел на меня, после чего смешинки в его глазах превратились в маленькие вопросительные знаки:
– Люся, что опять с тобой случилось?
– Это так заметно?
– Конечно! С этой новой шишкой на лбу ты похожа на бодливую корову, лишившуюся одного рога!
Я ассоциативно покосилась на высокохудожественную дверь сортира. Если снять ее с петель и вставить в раму, можно выдать за авангардистское полотно «Бодливая корова». Надо Маню-гримершу спросить, кто у нас в городе покупает произведения современного искусства…
– Я спрашиваю, откуда шишка на лбу?
– Караваев, у меня для тебя плохая новость, – вздохнула я. – Сегодня на меня напал грабитель, и я лишилась твоей сумки. Прости. Когда я разбогатею, обязательно куплю тебе новую.
– Серьезно? Грабитель унес мою сумку? – Караваев весело удивился.
– Ты так радуешься, словно даже хотел от нее избавиться, – с подозрением заметила я. – Признавайся, что не так было с этой сумкой? Может, твои экскурсоводы годами водили с ней группы сталкеров в Чернобыль?
– Неужели я дал бы девушке радиоактивную сумку?!
– Ну… Если бы хотел эту девушку уморить…
– Эх, Люся, Люся! – Караваев сокрушенно покачал головой и пошел в дом, неумело изобразив уныние.
– Я даже не знаю, что сказать по этому поводу, – признался мой здравый смысл.
– Тогда помолчи, – попросила я, тупо глядя в удаляющуюся идеальную мужскую спину.
Оскорбленный – или старающийся выглядеть таковым – Караваев понуро убрел в дом, но, не дождавшись моего крика «О, прости! Прости меня, глупую Люсю!», через минуту кукушечкой высунулся в окошко и как ни в чем не бывало спросил:
– Кто-нибудь хочет пиццу?
Бывало ли, чтобы кто-то не хотел?
Эмма бросил кисти, Брэд Питт материализовался из тени под жасмином, но я опередила их обоих и выхватила самый большой кусок пиццы буквально из-под ножа.
– Осторожнее! – вздрогнул Караваев. – Тебе к синякам и шишкам еще пореза не хватает!
– Критикуешь мою внешность?
– Скорее уж твой образ жизни!
– А что не так с твоим образом жизни, Люсь? – спросил меня подоспевший Эмма. – По-моему, это не жизнь, а просто мечта! Живешь себе одна в таком милом домике, вокруг природа, красота, тишина, и никто тобой не командует, не поучает, не заставляет делать то, что тебе вовсе не нравится. У тебя даже собака есть!
– Это похоже на откровение, – с интересом глядя на Эмму, вполголоса сказал мне Караваев. – Сдается мне, наш беспамятный мальчик жил в стесненных условиях экологически грязного города с авторитарной родней, не позволявшей ему завести домашнее животное…
– Как Малыш до встречи с Карлсоном, – кивнула я, и Караваев оглядел себя сверху вниз и тревожно задумался, а кто при таком раскладе тут, собственно, Карлсон?
– Ты что-то вспомнил? – спросила я Эмму, но тот уже набил рот пиццей и только и мог, что помотать головой.
– Жаль.
Я уже как-то привыкла к присутствию в именьице этого милого бестолкового парнишки и все же испытывала горячее желание сплавить его до дому, до хаты всякий раз, когда видела, с каким аппетитом и скоростью он поглощает провиант.
– Однако тему художеств, я думаю, надо продолжать прорабатывать, – сказала я Караваеву. – Похоже, истина где-то там.
– В сортире? – заинтересовался Эмма.
– Да ты, батенька, философ! – разулыбался Караваев. – Надо тебе попробовать мандалу сложить.
– Вот зачем вы, Михаил Андреевич, при даме такие слова говорите? – упрекнул его наш юный друг.
Тут я взоржала, потеряла бдительность, и Брэд Питт стянул у меня из-под руки кусок пиццы.
Я оглядела опустевшую коробку и вздохнула.
Эмма и пес совершенно одинаково повернулись ко мне боком, плечом прикрывая все свое недоеденное и опасливо косясь в мою сторону.
– Если ты, Люся, закончила трапезу, то я тоже хочу сообщить тебе пару новостей, – светски молвил Караваев, интригующе поманив меня пальцем на простор двора.
– Хорошую и плохую? – уточнила я, послушно перебираясь за тот стол под яблоней, который совершил стремительный карьерный взлет с обеденного до компьютерного.
Караваев пожал плечами:
– Суди сама. Новость первая: убийство журналиста Вадима Антипова – тема номер один в местной прессе.
