Уильяма не тяготили трудности казарменного быта и армейская бюрократия. Отец научил его сохранять самообладание в сложных ситуациях и противостоять скуке, умело обращаться с болванами и использовать в качестве оружия ледяную вежливость. Но в один прекрасный день кто-то, не обладающий силой воли Уильяма, сорвался и, не устояв перед выразительностью профиля Неда, нарисовал карикатуру на капитана Пикеринга, изобразив того со спущенными до лодыжек бриджами. Капитан что-то выговаривал младшему составу и, очевидно, совершенно не замечал Понса, который, нагло ухмыляясь, выглядывал из его задницы.
Сам Уильям не участвовал в создании этого возмутительного образа – хотя и был бы не против, – но Нед увидел, как он смеется над рисунком, и в редком для себя проявлении мужественности ударил Уильяма кулаком в нос. Последовала потасовка, в ходе которой младшие офицеры очистили помещение, а кое-какая мебель оказалась поломанной. В результате Уильям с капающей на рубашку кровью предстал перед холодным взором капитана Пикеринга, а оскорбительная карикатура лежала на столе в качестве доказательства.
Уильям, конечно, отрицал свое авторство, но наотрез отказался сказать, кому оно принадлежит. Он использовал ледяную вежливость, которая сработала так хорошо, что Пикеринг не отправил Уильяма на гауптвахту. Всего лишь на Лонг-Айленд.
– Чертов жополиз! – пробормотал Уильям, глядя на приближающуюся торговку молоком с такой яростью, что женщина вначале замерла как вкопанная, а потом боязливо прошла мимо, не сводя с него выпученных глаз, словно боялась, что он вот-вот взорвется.
Уильям оскалился, отчего она испуганно пискнула и припустила с такой скоростью, что расплескала молоко из ведер, которые несла на коромысле.
Уильяму стало стыдно, захотелось догнать женщину и извиниться, но он не мог: двое погонщиков гнали вниз по дороге стадо свиней прямо ему навстречу. Бросив взгляд на приближающуюся массу шевелящейся визжащей плоти в пятнистых, перемазанных грязью шкурах и с разодранными ушами, Уильям проворно запрыгнул на перевернутое ведро, которое служило ему командным пунктом. Погонщики весело замахали руками, выкрикивая то ли приветствия, то ли ругательства. Уильям не был уверен, что они говорили на английском, и не собирался это выяснять.
Свиньи прошли, оставив его посреди моря взбитой копытами грязи, обильно усеянной свежим пометом. Уильям хлопнул, разгоняя тучу надоедливых комаров, вьющихся над головой, и подумал, что с него хватит. Он торчит на Лонг-Айленде уже две недели, тринадцать с половиной бесконечных дней. Впрочем, недостаточно долгих, чтобы заставить его извиниться перед Недом-без-подбородка или капитаном Пикерингом.
– Подхалим! – пробормотал Уильям.
Вообще-то, альтернатива у него была. И чем дольше Уильям торчал здесь с комарами, тем привлекательнее она казалась.
Путь от штаба до таможенного поста был довольно долгим, особенно если проделывать его дважды в день, поэтому Уильяма определили на постой к некоему Калперу и его двум сестрам. Калперу это совсем не нравилось, и у него начинал дергаться левый глаз всякий раз, когда он видел Уильяма, но обе пожилые дамы души в нем не чаяли, и Вилли по мере возможности благодарил их за заботу, принося то конфискованную ветчину, то отрез батиста. Прошлым вечером он пришел с куском хорошего копченого бекона, когда мисс Эбигейл Калпер сообщила шепотом, что у него гость.
– Курит во дворе, – сказала она, наклонив голову в чепце в сторону дома. – Боюсь, сестра против того, чтобы в доме курили.
Уильям подумал, что кто-то из его друзей приехал составить ему компанию или, возможно, привез известие об официальном прощении, которое вернуло бы его из ссылки на Лонг-Айленде, но вместо этого увидел капитана Ричардсона. Тот с трубкой в руке медитативно наблюдал, как петух Калперов топчет курицу.
– Радости буколической жизни, – заметил капитан, когда растрепанный петух свалился наземь, вскочил, пошатываясь, и победно прокукарекал, в то время как курица отряхнулась, приводя в порядок перья, и продолжила клевать как ни в чем не бывало. – Тихо здесь, не правда ли?
– О, да, – ответил Уильям. – К вашим услугам, сэр.
На самом деле тихо там не было: мисс Бьюла Калпер держала полдюжины коз, которые день и ночь блеяли. Она утверждала, что они не дают ворам залезть в амбар. Внезапно одна из этих тварей заблеяла так громко и пронзительно, что капитан Ричардсон уронил кисет. Еще несколько коз присоединились к товарке и начали громко мекать, словно издеваясь.
Уильям наклонился и поднял кисет, сохраняя невозмутимое выражение лица, хотя сердце бешено колотилось. Вряд ли Ричардсон проделал весь долгий путь до Лонг-Айленда только для того, чтобы убить время.
– Иисусе, – пробормотал Ричардсон, бросив взгляд на коз, затем покачал головой и махнул рукой в сторону дороги: – Не прогуляетесь со мной, лейтенант?
Уильям охотно согласился.
– Я кое-что слышал о вашем нынешнем положении. – Ричардсон улыбнулся. – Если хотите, я поговорю с капитаном Пикерингом.
– Весьма любезно с вашей стороны, сэр, – ответил Уильям, – но, боюсь, я не смогу извиниться за то, чего не делал.
Ричардсон пренебрежительно махнул трубкой.
– Пикеринг вспыльчив, но отходчив. Я позабочусь, чтобы он не держал на вас обиды.
– Благодарю вас, сэр.
«И что же тебе нужно взамен?» – подумал Уильям.
– Есть некий капитан Рэндолл-Айзекс, – как бы между прочим произнес Ричардсон. – Через месяц он отправляется в Канаду, где займется кое-какими военными делами. И вполне вероятно, что, находясь там, он встретится с… одним человеком, который может передать армии ценную информацию. У меня есть основания полагать, что этот человек почти не владеет английским, а капитан Рэндолл-Айзекс, увы, не знает французского. Попутчик, который свободно говорит на французском, мог бы… оказаться весьма полезным.
Уильям кивнул, но не стал задавать вопросов. Будет еще уйма времени, если он согласится выполнить поручение Ричардсона.
На обратном пути они обменивались банальностями, а потом Ричардсон вежливо отклонил приглашение мисс Бьюлы отужинать с ними и ушел, еще раз пообещав поговорить с капитаном Пикерингом.
«Стоит ли давать согласие?» – раздумывал Уильям под доносящийся снизу свистящий храп Абеля Калпера. Луна была полной, и, хотя на чердаке не было окон, Уильям чувствовал ее притяжение – он всегда плохо спал в полнолуние.
Должен ли он торчать в Нью-Йорке, надеясь, что его положение улучшится или что он наконец увидит хоть какие-то военные действия? Или разом со всем покончить и принять предложение Ричардсона?
Отец наверняка бы посоветовал первый вариант: чтобы продвинуться по службе и покрыть себя славой, офицеру лучше отличиться в бою, нежели ступать на скользкую и несколько дискредитирующую тропу шпионажа. И все же… Уильяма раздражали ограничения и рутина армейской жизни, особенно после долгих недель свободы. И он знал, что был тогда полезен.
