Роджер ожидал услышать что угодно, но только не это. На миг вопрос показался нелепым, даже почти бессмысленным.
– Что?
Тем не менее он прекрасно ее расслышал и, тряся головой, чтобы избавиться от чувства нереальности, ответил:
– В октябре сорок первого. Не уверен, что помню точную дату… Нет, помню. Преподобный записал ее в родословной. Тридцать первого октября тысяча девятьсот сорок первого года. А что?
Роджеру хотелось сказать: «Ради бога, почему вас это интересует?», но он старался не упоминать имя Господа всуе. Роджер не поддался порыву отвлечься беспорядочными мыслями, и он очень спокойно спросил:
– Почему вы спрашиваете?
– Ты говорил, что его сбили в Германии, верно?
– Над Ла-Маншем, по пути в Германию. Так мне сказали. – Теперь Роджер видел в лунном свете лицо Клэр, но не мог прочитать его выражение.
– Кто тебе сказал? Ты помнишь?
– Преподобный, наверное. А могла и мама. – Чувство нереальности постепенно проходило, и Роджер потихоньку начинал злиться. – Какая разница?
– Может, и никакой. Когда мы с Фрэнком впервые встретили тебя в Инвернессе, преподобный сказал нам, что самолет твоего отца сбили над Ла-Маншем.
– Да? Ну…
«И что?» – вертелось на языке у Роджера, и Клэр, видимо, догадалась, потому что слегка фыркнула, почти рассмеялась из рододендронов.
– Ты прав, разницы никакой. Но… и ты, и преподобный упоминали, что отец твой был пилотом «Спитфайра». Так?
– Да.
Неизвестно почему, но у Роджера вдруг возникло странное ощущение в затылке, что сзади кто-то стоит. Он кашлянул, чтобы был повод отвернуться, но не увидел за спиной ничего, кроме черно-белого леса в пятнах лунного света.
– Я знаю совершенно точно, – сказал Роджер, словно защищаясь, и сам этому удивился. – У мамы была фотография отца рядом с его самолетом. Он назывался «Рэгдолл»
[59], и рядом с названием на фюзеляже была нарисована куколка с черными кудряшками и в красном платье.
Роджер хорошо помнил эту фотографию, потому что долгое время спал с нею под подушкой, после того как погибла мама. Студийный портрет матери был слишком большим, и он боялся, что кто-нибудь заметит его отсутствие.
– Тряпичная куколка, – ошеломленно повторил он.
Его вдруг словно громом поразило.
– Что? О чем ты?
Он неловко махнул рукой.
– Э-э… ничего. Я… я просто только сейчас понял, что «Тряпичная куколка» – это, наверное, мамино прозвище, так ее папа называл. Прозвище, понимаете? Я читал несколько его писем к ней: они были адресованы Долли. А сейчас я вспомнил черные как смоль кудри на мамином портрете… Мэнди. У Мэнди волосы, как у моей матери.
– О, хорошо, – грустно сказала Клэр. – Было бы ужасно думать, что только я в этом виновата. Обязательно скажи ей, когда она повзрослеет, ладно? Все девочки с очень кудрявыми волосами их ненавидят, по крайней мере в юности, когда им хочется выглядеть как все.
Роджера одолевали собственные мысли, но он расслышал легкую нотку печали в голосе Клэр и взял ее за руку, не обращая внимания на растение, которое она все еще сжимала.
– Я скажу ей, – тихо произнес он. – Расскажу обо всем. Даже не думайте, что мы позволим детям о вас забыть.
Клэр стиснула его ладонь, и ароматные белые цветы рассыпались на темной юбке.
– Спасибо, – прошептала она и тихо всхлипнула, потом торопливо вытерла глаза тыльной стороной другой руки. – Спасибо, – произнесла Клэр уже увереннее и выпрямилась. – Помнить очень важно. Если бы я этого не знала, то не сказала бы тебе.
– Сказала… О чем?
Ее ладони – маленькие, сильные и пахнущие лекарствами, обхватили руки Роджера.
– Не знаю, что произошло с твоим отцом, – сказала Клэр. – Но точно не то, что тебе говорили.
* * *
– Я была там, Роджер, – терпеливо повторила Клэр. – Я читала газеты… Выхаживала летчиков и разговаривала с ними. Видела самолеты. «Спитфайры» – маленькие и легкие, они предназначались для обороны и никогда не летали через Ла-Манш. Они просто не смогли бы долететь от Англии до Европы и вернуться обратно. Хотя позже их использовали и в Европе.
– Но…
Все аргументы, которые собирался привести Роджер – сбился с курса, ошибся в расчетах, – вдруг исчезли. И он даже не заметил, как по предплечьям побежали мурашки.
– Конечно, всякое случается, – сказала Клэр, словно прочитала его мысли. – Со временем даже точные данные искажаются. Тот, кто сообщил весть твоей матери, мог ошибиться, а преподобный мог неправильно истолковать слова твоей матери. Все возможно. Но во время войны я получала письма от Фрэнка. Он писал так часто, как только мог, пока его не завербовали в МИ-6, а после этого от него месяцами ничего не приходило. Но незадолго до того, как Фрэнк стал работать на разведку, он написал мне и упомянул – просто случайно, среди остальных новостей, понимаешь, – что наткнулся на нечто странное в донесениях, с которыми работал. В Нортумбрии упал и разбился «Спитфайр». Его точно не сбили, и потому предположили, что отказал мотор. Как ни странно, самолет не сгорел, а пилот бесследно исчез. Фрэнк упомянул имя пилота, так как подумал, что обреченному очень подходит имя Джеремайя.
– Джерри, – произнес Роджер онемевшими губами. – Мама всегда называла его Джерри.
– Да, – тихо сказала Клэр. – А вся Нортумбрия усеяна кругами стоячих камней.
– А там, где нашли самолет…
– Не знаю. – Клэр беспомощно пожала плечами.
Закрыв глаза, Роджер глубоко вдохнул: в воздухе висел густой аромат сломанных стеблей.
– И вы сказали мне только сейчас, потому что мы возвращаемся, – очень спокойно произнес он.
– Несколько недель я спорила сама с собой, – ответила Клэр извиняющимся тоном. – Да и вспомнила об этом всего лишь около месяца назад. Я редко думаю о… своем… прошлом, но вся эта кутерьма… – Клэр махнула рукой, обозначая их предстоящее отбытие и сопутствующие ему споры. – Я просто размышляла о Войне – интересно, те, кто воевал, думают ли о ней без заглавной буквы «В»? – и рассказала обо всем Джейми.
Это Джейми спросил ее о Фрэнке. Хотел узнать, какую роль тот сыграл в войне.
– Ему любопытен Фрэнк, – внезапно добавила Клэр.
– На его месте мне бы тоже было любопытно, – иронично заметил Роджер. – А разве Фрэнку было не интересно узнать о Джейми?
Вопрос, похоже, обескуражил Клэр, потому что она не ответила, а решительно вернула разговор в прежнее русло. Если только это можно назвать разговором, мелькнуло у Роджера.
– Как бы то ни было, – сказала Клэр, – я подумала о письмах Фрэнка. Попыталась вспомнить, о чем он мне писал, и вдруг в памяти всплыла та фраза: что обреченному очень подходит имя Джеремайя.
