– Послушайте! – вздохнула я, глядя, как они поднимают на меня свои заплаканные глаза. – Послушайте, то, что я вам скажу. И вы все услышите ответ, за которым пришли…
Я прочитала первую строчку, слыша, как кто-то зарыдал. «Тише, тише!» – шептал всхлипывающий голос. Вторая строчка далась тяжело… Меня слушали очень внимательно, ловя каждое слово, а мне действительно больше нечего было им ответить…
– …если сильно ждешь, – закончила я, смахивая слезы и пытаясь взять себя в руки. Чем крепче надежда, чем сильнее вера, тем дольше он с вами…
И тут одна девушка упала на колени. Следом за ней на колени опустилась ее соседка… Все, даже старухи, молча, встали на колени передо мной. Я посмотрела на них и опустилась на колени сама, пряча глаза и пытаясь не думать о своем сне… Мне тоже очень хочется верить, что сквозь завесу между мирами я действительно говорила с мамой. Что мама проснулась сегодня и рассказала свой сон моему папе. «Мне Дашенька снилась. Снилось, что я говорю с ней по телефону… Слышно было плохо… Она сказала, что не сможет вернуться… Но она сказала, что у нее все хорошо…» У меня по щеке потекла слеза.
– Импэра… – шептали женщины, а мне впервые было стыдно, что я их обманываю, что ничего не могу сказать о судьбе их близких и родных. – Импэра… Повторите еще раз…
И я повторила. Они уходили, шепча друг другу одни и те же слова, помогая идти, утешая друг друга.
Минорное настроение прервали крики с площади.
– Воевали мы недаром! На границе дали жару! К нам приехали послы! Испугались нас, козлы! – заорал Буревестник так, что я вздрогнула. – Положить войне конец, прискакали во дворец!
Глава 15. К сожаленью, в День рождения…
Ты погасила свечку,
загадала желание,
Чтобы нашлось местечко
Для тебя в завещании…
Желудок заурчал пронзительно, громко и жалобно. «У нас мышь повесилась!» – мрачно утешила я его, открывая шкаф. «Мышь… Вкусная мышь… С хлебушком…» – плотоядно промурчал голодный желудок. Единственное, от чего могла повеситься маленькая серая и совсем непуганая мышка, так это от личного морального кризиса, связанного с глубокими душевными переживаниями и поиском смысла жизни, поскольку сидела на полке рядом с приличным куском сыра. Мы с мышью были в разных весовых категориях, поэтому в схватке за сыр победу одержала я. А потом посмотрела на нее и милостиво отрезала мышке недоеденный ею же кусочек. В дверь постучали упрямо, настойчиво, требовательно.
– Никого нет дома! – возмутилась я, жуя кусок сыра. – Обеденный перерыв!
Глухие и неграмотные гости всегда вызывали у меня справедливые опасения.
Дверь тут же распахнулась настежь, и в мою обитель сырости и уныния вошли человек десять, осматриваясь так, словно у меня руки не просохли от поклейки объявлений: «Отдам даром недвижимость в центре! Ремонт, удобства, стеклопакеты. Отсутствуют!» Возглавлял их старый, а следовательно, опытный, черный риелтор. Складывалось впечатление, что он только что вернулся с похорон. «Торг у капота труповозки и на крышке гроба!» – вздохнула Интуиция. Я медленно дожевывала кусок сыра, упрямо пытаясь отсрочить собственную кончину.
– Выносим все! Живо! – приказал он, пока десять человек хватали все, что плохо лежало и стояло, и тащили на улицу.
– Эй! – возмутилась я, прокашлявшись. Никогда мне еще так не нравился мой колченогий стул-инвалид, как в тот момент, когда его бесцеремонно потащили на улицу. Я всегда замечала, что над мусорным ведром обычные старые вещи приобретают некое ранее незамеченное очарование, а в тот момент, когда их отнимают, – невероятную привлекательность! И прямо сейчас мой старый стул, исчезая за дверью, казался воистину королевским троном!
Чтобы стулу было не одиноко на помойке, к нему присоединились стол и шкаф. Последний от удивления раскрыл все свои дверцы и ящики, откуда я лихорадочно выгребала продукты, обещая все виды преимущественно ректальных кар тому, кто позарился на мое скудное имущество. За шкаф я боролась до победного конца. Шкафа. Пока я сражалась за рассохшиеся останки, которые впору было собрать и похоронить, до меня дошло, что можно окопаться в дверях. Встав, как статуя над Рио, я почувствовала, что меня вот-вот снесут моей же мебелью!
Обнажая залежи паутины, огрызки, комья грязи, которых хватит минимум на пять саженцев, шкаф по частям отправился на улицу, несмотря на мои возражения и проклятия. В суматохе и суете исчерпав свой нецензурный словарный запас, я слегка приуныла, а потом воспрянула духом, потому что рядом хмурый, бородатый и потный Тор-Гвоздодержец огромным молотом чинил мою лестницу. То, с каким остервенением и какими выражениями он это делал, свидетельствовало о том, что каждый гвоздь был его личным врагом. Складывалось впечатление, что именно гвозди стали виновниками всех его жизненных неурядиц. Жена после первой брачной ночи фыркнула, что в хозяйстве и кривой гвоздь пригодится, теща – потомственный долгожитель – сообщила, что уже выбрала гвозди для крышки его гроба, дети вообще на него забили! Если неотесанный, как новые ступени, Гвоздовержец, обращался с женщинами, так же как и с гвоздями, то немудрено, что они ломались, гнулись, уклонялись.
Делегация чумазых и полуголых Алладинов затаскивала в мою открытую от удивления дверь свернутый рулетик ковра-самолета. Когда его расстелили, стало понятно, что грузоподъемность у него, как у пассажирского лайнера, ибо занял он почти всю комнату. Стелили его прямо поверх мусора, притаптывая как следует. «Уважаемые пассажиры! Вас приветствуют ковровые авиалинии! Положите руку на сердце и держитесь зубами за воздух!» – Интуиция, превратилась в улыбчивую стюардессу. Моль уже пыталась совершить теракт, но подавилась и сдохла, оставив на ковре значительные проплешины. Я, как обладатель третьего глаза, могла с уверенностью сказать, какой стороной к двери раньше лежал этот чудный коврик. «Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей!» – ухмыльнулась Интуиция. Постойте! Я с уверенностью могу поведать, с какой стороны стоял диван или стол, по отпечаткам ножек и вытоптанной полянке.
– Несите ткань! И еще ковры! – заорал черный риелтор, игнорируя меня, как опытный юзер навязчивую рекламу. И вот уже «семь раз отмерь, сто раз забей» декорировали алой тканью мои прогнившие стены, натягивая ее, как обои, и остервенело приколачивая к прогнившим доскам. Гвозди были прокляты до самой рудной жилы, а у меня кровь стыла в жилах от внезапных перемен.
– Здесь дырка! – орал главный дизайнер, тыкая пальцем в стену. – Несите картину!
Дыра в гнилых досках была прикрыта длинным пейзажем с какой-то унылой конной процессией. Вместо привычных мне верблюдов были кони, вместо пустыни – желтая сковородка степи под палящим солнцем. Я даже присмотрелась, не торчит ли из-за позолоченной рамы кусочек гроба, чтобы хоть как-то оправдать смурные лица. Закрадывались также подозрения, что это – оставшееся войско плетется домой, спеша сообщить радостную весть о том, что как бы выжили, но как бы заняли второе почетное место, за которое были премированы грамотой, как шибко грамотные, памятными сувенирами от передвижного борделя и прописанными не в смертельных дозах командировочными.
