– Импэра, – прошептал мальчишка, держа передо мной кусочек черствого хлеба. – Сделай так, чтобы папу не убили… Я прошу тебя, Импэра… Ты же все можешь… Вот, все, что у меня есть… У меня больше ничего нет… Только это…
Я смотрела в яркие голубые глаза ребенка, на слезинку, которая скатилась по чумазой щеке и на худые, дрожащие пальцы, которые протягивают мне половину своего сокровища. Мальчик засомневался, посмотрел на оставшийся кусок и тоже протянул мне…
– Чтобы папу… не убили… – шепотом повторил ребенок, пока в его глазах стояли слезы. – Возьмите… Это все, что у меня есть… Импэра, чтобы папу не убили… Пожалуйста… У нас дома больше нечего кушать… Это все, что у нас есть…
Тонкие грязные пальцы протягивали мне два куска черствого хлеба. За что? Что он делает?
– Если размочить его водой… будет вкусно, – губы ребенка дрожали. Перед моими глазами расплывались две черствые краюхи. – Я для тебя берег, Импэра… Пожалуйста…
Я сглотнула, опустилась на колени, обнимая ребенка, гладя его по спутанным волосам и проклиная всю несправедливость мира.
– Не надо, малыш, – задыхалась я от внезапной материнской нежности, кривя губами, но не кривя душой. – Кушай сам… Я тебе еще могу дать… У меня еще хлебушек есть… Иди сюда, малыш…
Я сбегала в дом, достала хлеб, отломила большой кусок, а потом сунула в руки мальчику, который смотрел на него с голодным удивлением.
– Кушай, маленький, кушай… – шмыгала носом я, а на площади тем временем появился вооруженный отряд во главе с лордом Бастианом. На нем была золотая кольчуга, сверкающая на солнце нашими налогами, меч в ножнах и мужественный взгляд, которым нужно смотреть на потомков со страниц истории.
– Все, кто может держать оружие! – скомандовал лорд, осматривая раненых на предмет оставшихся конечностей. – Сейчас мы выйдем и покажем, на что способен Кронваэль!
– Лорд Бастиан, – рядом с «военачайником» появился бородатый мужик – рекрутер. – Это было бы очень глупо! Нас сметут! Я предлагаю…
– Молчать! Здесь приказы отдаю я! – рявкнул Бастиан, сверкнув не только доспехами, но и глазами. В его взгляде отчетливо читалось: «Без пинка, нет рывка!» И меня это настораживало. Только сейчас я разглядела, что на доспехах был изображен дракон. «Где же мой Тулон… Тьфу ты! Дракон?» – съехидничала Интуиция, глядя на нашего Андрея Болконского, который соизволил сменить место дислокации и принять активное участие в боевых действиях, тылом предчувствуя посмертную славу. Я, конечно, сомневаюсь, что герой полезет на передовую, ведь где-то на полочке семейной библиотеки пылится методичка для начинающего защитника Кронваэля, которая начинается словами «наш комбат начистил медали, видно хочет пойти в атаку! Но он не пойдет первым! Прекрасно работает снайпер!» Если кто-нибудь когда-нибудь надумает писать историческую хронику, позовите меня! Я с удовольствием внесу свою скромную лепту в виде неполиткорректной правды.
– Люди устали! – возмутился бородач, показывая рукой на «войско». – Ваша атака захлебнется… Подумайте, мы можем…
– Молчать! – закричал Бастиан, решительно отдавая приказ. За ним шел знаменосец с тоскливой миной, неся знамя Кронваэля, которое запуталось вокруг древка. Не знаю, сколько сражений видел этот героический стяг, но есть у меня подозрение, что не было такой вражеской крепости, над которой бы он развевался. И, я так понимаю, не будет.
– Все, кто может держать оружие, за мной! – заорал лорд, пропуская вперед на верную гибель «патриотов».
Нет! Так нельзя! Раненые вставали, брали мечи и шли на верную смерть. Женщины рыдали, дети кричали. Маленькая девочка подошла к отцу, чья рука покоилась в окровавленной повязке.
– Вернись, папочка… Вернись, прошу тебя! – всхлипывала белокурая малышка, пока отец одной рукой стирал с ее покрасневшего кукольного личика слезы, изредка поднимая глаза на бледное лицо жены. – Ты же вернешься? Ма-а-ам! Папа вернется? Да?
Рядом молодой парень с забинтованной головой целовал миниатюрную девушку, которая кусала губы, чтобы не расплакаться. Она гладила его щеки, как когда-то я гладила щеки любимого… Старуха обнимала двух сыновей, которые скорбно переглядывались, положив руки на сгорбленные и содрогающиеся плечи матери. Когда люди уходят, тебе всегда кажется, что они вернутся…
– Импэра, – выдыхали воины, для чего-то становясь на колени передо мной. – С нами Импэра!
Из всех, кто находился на площади, единственным, кто не встал на колени, был великий «палководец» Бастиан, явно всю ночь заседавший над картой и двигающий палочкой игрушечных солдатиков, пока настоящие умирали на поле боя.
– Защити нас, Импэра, – прошептал парень с забинтованной головой, сжимая рукоять меча. – Защити нас… Благослови нас…
Они уходили, а я смотрела им вслед. Войне плевать, хочу ли я ее или нет! Войне все равно, что я о ней думаю! Войне не интересно, из-за чего она началась… А началась она из-за меня! Если бы я что-то могла сделать? Ну не может же такого быть, чтобы из-за меня погиб целый город? Идиоты идут умирать за шарлатанку! «Нет, они идут умирать за идею! – прошептала Интуиция. – Так получилось, что этой идеей стала ты! Им нужно за что-то сражаться, им нужно во что-то верить, им нужно за что-то умирать… У них нет короля, у них нет религии, у них нет предводителя… У них есть только идея».
И вот что мне сейчас сделать? Заорать, что я – никакая не Импэра? Что я всех обманула?
«Народная любовь слепа. Крутить романы с народом – дело опасное. Народ быстро влюбляется, быстро разочаровывается и страшно расправляется со своими бывшими возлюбленными. Народная любовь переменчива, она не прощает ошибок!» – заметила Интуиция. И в этот момент мне почему-то очень сильно захотелось отложить душевный стриптиз и полдень чистосердечных признаний, понимая, что слушатели вооружены и очень опасны. А лишние органы не идут в довесок к моей базовой комплектации. Не то чтобы у меня есть претензии к природе на предмет рудиментов, просто инстинкт самосохранения не поставил свою резолюцию на опрометчивом решении, призванном облегчить если не участь, то хотя бы совесть.
– Сделайте же что-нибудь! – прошептала старуха, в отчаянии цепляясь за мои руки. – Вы же Импэра! Его убьют… Моего мальчика убьют… Я его растила…
Я поймала себя на мысли, что не могу смотреть в глаза детей, которые вот-вот осиротеют, не могу смотреть в глаза стариков, которые вот-вот потеряют смысл жизни, не могу смотреть в глаза жен, которым в утешение останется только память о муже.
Они ждут, что я схвачу меч, брошусь, как Жанна Д’Арк, в бронелифчике и бронетрусах на баррикады, искать амбразуру третьего размера и верную смерть? Или они ждут, что я, как ниндзя, прошуршу с мечом, требуя воздушный коридор и мягкую посадку на головы врагов? Или одним мощным заклинанием, которое начинается со слов: «Итить твою мать!», снесу все вражеское войско? Если что, у меня в основном дипломе значится «экономист», а не «принцесса-воин».
Какой-то странный порыв, от которого я сама испугалась, дикая мысль, которая привела меня в состояние замешательства, заставили меня сжать кулаки и закрыть глаза. Мне уже все равно… Так или иначе, по окончании войны меня убьют за ненадобностью. Герои должны быть мертвыми, потому что мертвые уже не допускают ошибок. Мне и так немного осталось, потому что ни спрятаться, ни схорониться мне не удастся. Я видела глаза тех, кто идет на смерть, видела последние взгляды, которые они бросали на дома и улицы, видела, как они оглядывались, чтобы в последний раз взглянуть на родных и любимых, сбившихся в кучку и объединенных общим горем, и запомнить их…
