Забавно, что самому Игорю все эти дискуссии вокруг его вокала были до лампочки. Он «никогда не рефлексировал по этому поводу и не искал других вокалистов в свои проекты». Вопроса о том, чтобы в его группе пел не он, для Сукачева «не существовало». Да и могло ли быть иначе? Сначала на ощупь, а вскоре совершенно осознанно Гарик потащил на сцену свой личный рок-театр, ядром коего являлся не вокалист и даже не автор песен (далеко не весь ранний репертуар Гарика написан им лично), а именно фронтмен, как генератор образов и эмоций. В «Закате…» этого еще в полной мере не требовалось или не чувствовалось всеми участниками группы. Потому с подачи Кузина, тянувшегося, условно говоря, к «модному звучанию», Сукачева могли спокойно попробовать заменить на того, кто просто лучше поет. Но быстро все отыграли обратно. И в 1979 году «Закат солнца вручную» в составе: Гарик Сукачев – вокал; Павел Кузин – ударные; Павел Казин – клавишные; Геннадий Полешнин – гитара; Сергей Бритченков – бас, – записал свой первый и единственный магнитофонный альбом, начинавшийся песней «Быть самим собой», за которой следовала почти прог-роковая «Эдгар По» с протяженными инструментальными фрагментами и нуаровым текстом, а затем звучала романтичная (тут проскальзывало что-то от будущего Гарика), похожая на притчу, тема про «больших и маленьких людей, больших и маленьких дураков». Завершалось все максималистской композицией «Нас не понимают».
Четвертая серия
Мимо армии и колонии
Какой-то народ, видимо, понимал «Закат…» и принимал Гарика в качестве солиста, ибо концерты группа давала. «Я регулярно устраивал наши выступления в подшефных заводу школах, – поясняет Кузин. – На выпускных тоже играли, и весьма успешно. Получали за вечер рублей шестьдесят. Тут же все пропивали. Вернее, почти все. Иногда на что-то копили, на гитарные усилители, например…»
Запись «закатного» альбома, заработок на школьных дискотеках, попойки с товарищами по рок-н-роллу, тусовки в студенческих общагах (хотя сам Игорь студентом не стал) – это все происходило с Сукачевым в то время, когда он должен был бы считать «сто дней до приказа», отдавать салагам свою порцию сливочного масла в солдатской столовой и ждать «дембеля». Но хитрый Гарик увернулся от такого счастья. Полезно для себя и удручающе для папы.
«Отец очень хотел, чтобы я в армии отслужил. Но я сделал все, чтобы этого не произошло. Все мои тушинские сверстники туда ушли, а я откосил. И никто мне особо в этом не содействовал. Сам знал, что нужно делать. Я понимал, если окажусь в армии – отстану от тех ребят, с которыми общаюсь. Все, кто уже в андеграунде, за два года рванут вперед, а я – не рвану. Кроме того, я видел людей, которые оттуда возвращались. В основном тех, кто жил в моем дворе. Среди них было много довольно тупых персонажей, и после армии они выглядели еще тупее. Умным никто не вернулся. Да еще все эти рассказы о дедовщине и т. п. Моему близкому в ту пору другу, абсолютно прогрессивному парню, не удалось закосить. Перед московской Олимпиадой ряд «броневых» статей сняли. С плоскостопием стали брать, с плохим зрением, с пороком сердца. У Ваньки Охлобыстина в «ДМБ» это весело описано. Помнишь, отряд «Альпийские тетерева»? Вот таких «альпийских тетеревов» призывали. И мой приятель из очень приличной семьи, интеллигентнейший, образованный, загремел в эту армию. Там его просто искалечили. Он потом почти полгода лежал в больнице. Чудом остался жив. Его «деды» били табуретками. За то, что он из Москвы, и за то, что интеллигент. Он писал мне оттуда письма. И другие друзья писали. Они у меня сохранились. Все рассказывали подобные истории. А я им в ответ описывал, что интересного в Москве, какие концерты, что читают и т. п. Сейчас любопытно перечитывать. Буквально недавно, перед пресс-конференцией по поводу презентации антологии «Бригады С», я эти письма нашел.
Так что ни в какую армию я не собирался. Еще учти мой характер. Я понимал, что там не выживу. Может, и ошибочно так считал. Но я был среди ребят, которые отчаянно косили. В нашей среде так поступали десять из десяти. И это не было связано стопроцентно с пацифизмом. Да, мы говорили, что являемся пацифистами, и, наверное, даже в это верили. Но на самом деле нами двигал прежде всего страх и нежелание подчиняться. Когда и так живешь в стране подчинения, то уж в сапогах, равняйсь-смирно – это совсем кошмар. Армия – квинтэссенция несвободы. Нам и в повседневной жизни, по сути, постоянно что-то приказывали, и приходилось вести двойную жизнь, дабы уклониться от этого прессинга. А в армии… Тебя фактически в тюрьму сажают ни за что, и с тобой сделать могут все, что угодно. Наверное, кто-то сейчас возразит: все обстояло иначе. Но все было именно так. И это было массово. А в компаниях, где говорили, кто в армии не служил – тот не мужик, я не находился. Это люди совсем не моего круга».
Для москвичей, чья юность и молодость выпали на 1970–1980-е, особым, в каком-то смысле даже волшебным событием стала летняя Олимпиада-80. Бойкотированная многими ведущими странами мира (из-за вторжения советских войск в Афганистан), перегруженная бредовой пропагандой (помню, как в нашей школе от каждого ученика требовали подписанную родителями справку, куда он уедет из Москвы на время Олимпийских игр. Оставаться в столице категорически не рекомендовалось, ибо коварные враги социализма готовят разные диверсии и подлянки. Например, вы можете найти на улицу жвачку, а в ней окажется лезвие бритвы, или увидите какой-то бесхозный мячик во дворе, а он у вас в руках взорвется и т. п. (так объясняли учителя), мобилизовавшая всю страну планетарная спортивная акция стала первым «аттракционом» недоступных для простых советских граждан атрибутов манящего западного мира.
Москва вообще тогда была не похожа на себя. По-настоящему европейским городом она, конечно, не стала и в те две олимпийские недели, но от «совка» слегка убежала. В магазинах на время появилось то, чего никогда прежде не было. Например, «Фанта», финский сервелат в целлофане, нарезанный кусочками, финские же мини-коробочки с джемами, соки в маленьких упаковках с трубочками и т. п. Впрочем, продуктовое разнообразие при всей его новизне казалось не главным. Интереснее были вычищенные и сравнительно немноголюдные улицы, по которым бродили различные иностранцы в ярких одеждах с флажками и символикой своих стран, атмосфера некоторой свободы и единения с миром. Из такой Москвы отправляться куда-то за 101-й километр и далее в отечественную глубинку совсем не хотелось. Правда, некоторых об их желаниях и не спрашивали. Сукачев был как раз из этой категории, и покатил бы он куда-нибудь на периферию, но ему опять привычно повезло. «Тогда всех, у кого имелись серьезные приводы в милицию, кто «ходил под статьей», отправляли из Москвы куда подальше. Я был в таком списке, несмотря на то что участвовал в олимпийском строительстве. Проник в комсомольский стройотряд (хотя комсомольцем не был) от Тушинского райкома комсомола. Мы строили тот самый концертный зал в Олимпийской деревне. Клево было. Работали, конечно, на уровне «подай-принеси», мы ж не специалисты. Но тогда все стремились поучаствовать в таком деле. Как я туда попал, уже и не вспомню. Думаю, пришел в этот райком с наглой рожей и, как всегда, всех наебал. Однако буквально накануне Олимпиады мне все равно пришла повестка из 104-го отделения милиции. Я туда явился, и меня закрыли. Пояснили, что есть указание – неблагонадежных элементов на время открытия Игр изолировать. А я же постоянно в ментуру попадал: по пьяни, за драки, еще какие-то выходки. В общем, переночевал в отделении. Там я себя всегда королем чувствовал. Ложился на полку возле окна, где у решетки папиросные «бычки» были. Отгонял от этого места всяких алкашей-сокамерников. Короче, использовал собственный опыт.
