«Эй, приятели, не обращайте на меня внимания, я человек стеснительный, не люблю, когда за мной наблюдают», – пошутил Глеб и, не желая тратить ни секунды, подошел сначала к двери, а затем, отрицательно покачав головой, переместился к стене. Холодное толстое стекло не способствует проникновению, куда надежнее кирпич и бетон.
Глеб надеялся, что представители охраны в эту минуту не видят его, должны же они хоть иногда отвлекаться. Так почему бы не сейчас? Время ужина, между прочим.
– Ну же… давай… – прошептал Глеб и, желая ускорить результат, развел руки в стороны и прислонился всем телом к бархатной стене. Щека почувствовала прохладу, но потом нахлынуло тепло, и Глеб закрыл глаза. Он торопился и поэтому не сразу смог откинуть лишние мысли в сторону и сконцентрироваться. В голове пронеслись голоса, сначала тихие, но потом шум принялся нарастать и наконец отозвался резкой болью в ушах. Темнота приобрела коричневый оттенок, желтые пятна закружились, становясь то темнее, то светлее, проступили контуры коридоров, комнат, дверей… Глеб почувствовал жар огня, мелькнули застывшие лица японских крестьян и рыбаков, темноту прорезали углы картин, шум вновь обрушился неожиданно, и теперь заломило в затылке. – Все не то, – недовольно пробормотал Глеб, морщась, понимая, что отель не позволит ему «ходить» по чужим коридорам слишком долго. Вернее, не отель, а сокровища Мелихова. Они несли в себе наслоение прошлого, и оно шумело, не подпуская ближе. Метнувшись правее, Глеб почувствовал некоторое облегчение. Кабинет… Здесь почти тихо… Библиотека… – Всем молчать, – автоматически произнес он, подозревая, что от книг пойдет не меньшая волна голосов. В висках предупредительно застучало, но спасением стал свет, льющийся из окна. Он падал на стол и победно выделял русский линейный корабль «Полтава», будто застывший перед тем, как поплыть к новым берегам. – Охренеть… – выдохнул Глеб, отлип от стены, быстро вернулся в лифт и провел ладонью по лицу, освобождаясь от тяжести увиденного.
«Многоуважаемая Небесная канцелярия, я правильно понимаю, что двух оригиналов быть не может? Да, собственно, я знаю, где подлинник, а где копия. Федор Дмитриевич, подозреваю, вы готовы на все, чтобы заполучить еще одну дорогую игрушку… Катя, держись! Мелихов наверняка захочет протоптать дорогу к твоему сердцу. Влюбленная женщина отдаст все».
Нажав кнопку второго этажа, Глеб посмотрел на неподвижную блондинку, почесал затылок и участливо спросил:
– Сволочи мы, да? – Затем немного помолчал и добавил: – Приятно, когда со мной никто не спорит.
* * *
Давным-давно…
Они ехали довольно долго, давая лишь изредка лошади отдохнуть. С непривычки у Саши немели ноги, но она стеснялась сказать об этом Янко, терпела и пыталась сжимать и разжимать пальцы, чтобы хоть немного облегчить свое незавидное положение. Лепешки, испеченные Гедой, были необыкновенно вкусными, они пахли шкварками и пряной зеленью, но к запасам следовало отнестись разумно, впереди дальняя дорога, нельзя съесть все за один день.
– А сколько осталось до станции? – спросила Саша на первом привале.
– Недолго, но мы поедем дальше.
– Почему?
– В первую очередь о тебе начнут спрашивать именно на ближайшей станции. Тебе туда нельзя.
– А как же тогда?..
– Довезу тебя до Брянцевских болот, дальше пойдешь сама, а мне возвращаться надо. Дорога не близкая, но расстояние тебе под силу будет. Не бойся, путь укажу, не заблудишься. – Яков посмотрел на лепешку, но не отломил себе куска. – Доберешься до Сусловки и иди в кузню. Степана спросишь, скажешь от Янко пришла, он тебя до Петербурга и довезет, а там уж рукой подать.
Саша чувствовала, что сын Геды – человек неразговорчивый, его фразы были резки и обрывисты, но так хотелось услышать подробности и обрести хоть небольшую уверенность. Денег нет, и на станции пришлось бы как-то выкручиваться и что-то придумывать, возможно, просить, умолять, но… Неужели впереди опять ледяная дорога, страх и одиночество?
– А лесом придется идти или полем?
– И лесом, и полем.
Янко сделал еще две остановки, а потом ехал, пока лошадь не начала фыркать, а небо темнеть. Протянув Саше мешок с дарами Геды, он указал на нужную дорогу и сказал:
– Иди по ней, пока не упрешься в лес. После иди лесом, но только прямо, никуда не сворачивай, а то заблудишься. Да и болота здесь жадные. Затянут. Затем будет поле, а за ним дорога узкая, как змея вьется, ни с чем не спутаешь. Иди по ней, пока церковь не увидишь. Вот там и Сусловка.
– Скоро ночь.
– Она светлой будет и теплой, я знаю.
Если бы Саша посмела, если бы могла, она бы бросилась к Янко со слезами на глазах и попросила забрать ее в табор. Русые волосы можно спрятать под платком, а цветастая юбка и яркая кофта с бахромой перечеркнут благородное происхождение. Но только не новая дорога, не лес, не промокшие ботинки, не холодный ветер, обжигающий лицо…
В глубине души Саша знала – надо идти. Спасение в таборе будет временным, да и за ее слабость придется расплачиваться цыганам. Разве можно так «отблагодарить» Геду и ее сына Янко?
– Большое спасибо. Пожалуйста, повторите еще раз, как мне идти. Боюсь, от волнения я не запомнила.
«Сначала по дороге до леса, потом лесом… не сворачивать… кругом болота… идти только прямо…» – повторяла Саша слова Янко и шла вперед, не оглядываясь. За спиной осталось то, что лучше забыть, вот только тех, кто помог, она будет помнить всегда.
– Геда, Геда… Я доберусь до Петербурга и напишу тебе письмо. Как хорошо, что ты умеешь читать. Наверное, твое сердце коснется радость, когда ты узнаешь, что я живу у тети и все у меня хорошо, – пытаясь приободрить себя, тихо говорила Саша и шла, старательно обходя лужи. – Янко обещал светлую и теплую ночь, и я ему верю. Цыгане не могут ошибаться. Не могут.
Ноги довольно быстро перестали слушаться, в теле еще жила слабость, оставшаяся после бегства. Вечер сгущался и со всех сторон, точно влажный густой туман, потянулись липкие страхи. Саша не стала сдерживать слез, еще немного, и она начнет спотыкаться, а затем падать, и с этим ничего не поделаешь. На лбу выступил холодный пот, голова закружилась, и нехорошие картинки стали мелькать перед глазами. Будто кто-то идет навстречу, заглядывает в лицо, морщится, хватает за плечо и тащит обратно. Она боялась быть замеченной, боялась быть узнанной, боялась утра и вечера.
«До Сусловки не так уж и далеко, и я обязательно увижу церковь и отыщу Степана… Я смогу…»
Сашу пугали и ночь, и налетающий с поля ветер, пробирающийся под короткую собачью шубку. Иногда шаги были торопливы, иногда томительно медленны, но она шла и только время от времени позволяла себе прислониться к какому-нибудь дереву. Минуты казались часами, а часы – минутами, и уже думалось, что это испытание она заслужила…
Поддерживая себя, Саша начинала торопливо шептать путаные фразы, и потом ей самой становилось интересно, что же она говорит? Но правда страшила, душа боялась узнать, что она слаба, и сил, скорее всего, не хватит.
