– Тогда… на аукционе… вы были совсем другим, – неожиданно для себя произнесла Катя и быстро перевела взгляд на следующую картину. Слова выпорхнули, и поймать их не представлялось возможным, да и не нужно было: сердце забилось сильнее, ожидая ответа.
– Тогда я плохо вас знал, – произнес Федор спокойно. – Я не слишком открытый человек.
– Я тоже.
– Мне всегда приятно, когда у нас оказывается что-то общее. Пройдитесь по залу, какая картина вам нравится больше всего? Интересно, совпадут ли наши вкусы в живописи.
– Но я не большой знаток.
– Выбирайте не умом, а сердцем.
Катя посмотрела сначала направо, потом налево и покачала головой:
– Картин очень много, вероятность совпадения ничтожно мала.
– Тем интереснее. – Федор хитро прищурился и добавил: – Я подожду здесь, не хочу влиять на ваш выбор. Но, как отыщете свою картину, обязательно позовите.
Даже приблизительно Катя не смогла бы сказать, какое количество картин присутствовало в зале. Большие, маленькие, средние, яркие, почти серые, надменно черные, пастельные, они висели на стенах и стояли на подставках, напоминающих мольберты.
– Сколько здесь картин?
– Девяносто восемь.
– Ладно, сейчас я сосредоточусь и выберу, только не торопите меня.
– Я и не собирался, – ответил Федор, поднимая руки, показывая абсолютную безоружность.
– Учтите, я обойду зал минимум два раза.
– Хоть пять.
Катя пошла медленно вдоль стены, внимательно разглядывая каждую картину. Мысленно она делала отметки: «Надо запомнить эту… и вот эту… третья сверху тоже ничего… первую вычеркиваем, потому что я ее уже забыла…» Повернув и продолжив путь, она скользнула взглядом по картине в серебристой раме с тонкими вставками из темного дерева. Художник изобразил девушку, крепко сжимающую в руке красный платок, а на втором плане – не то тени, не то лошади. Потом заинтересовала картина со стариком, разломившим хлеб, собирающимся, судя по сумеркам, поужинать. Ворон на могиле, рыбаки с надеждой смотрят на море, торговцы стопками складывают ткани, старуха чистит лук и морщится… Наверное, если рассмотреть каждую картину отдельно, то душу тронут и личная история, и мелкие подробности, и страсти, о которых говорил Мелихов, однако останавливаться не хотелось, и Катя пошла на второй обещанный круг.
Но, сделав несколько шагов, она поняла, что больше не ищет нужную картину, взгляд полетел по портретам, полям и лугам, не притормаживая ни на секунду. Хмурились тучи, крошился хлеб, море обещало богатый улов и тридцать три несчастья, луковый сок пощипывал глаза, но там, на соседней стене, ближе к углу, на ветру стояла девушка с красным платком и звала к себе. Кате показалось, что не она выбирает картину, а картина выбирает ее. И она уверенно направилась прямо.
– Мне нравится эта девушка, – сказала она громко, не оборачиваясь.
– Вы уверены?
– Да, – ответила Катя.
Раздались шаги. Мелихов подошел совсем близко и встал точно за ее спиной. Его дыхание коснулось шеи, две тени на стене слились, превратившись в одну. Некоторое время Федор молчал, а затем произнес серьезно:
– Моя самая любимая картина в этом зале.
– Не может быть.
– Отчего же?
Катя не находила в себе сил обернуться, да и если бы смогла, то оказалась бы на расстоянии всего пары сантиметров от Федора. Он не должен был подходить так близко, но он сделал это.
– И чем же она вам нравится?
– Загадкой. Посмотрите внимательно. Девушка смотрит вдаль, она застыла в ожидании, ветер треплет ее темно-русые волосы, в зеленых глазах печаль. Широкая юбка почти до пола, странная рубашка явно с чужого плеча, черная старенькая шубейка… Вроде все ясно. Но обратите внимание, юбка чуть приподнята, а под ней виднеется подол дорогого платья, украшенный кружевом. Кто эта девушка? Она богата или бедна? Кого она ждет и почему сжимает в руке красный платок? – Федор осторожно коснулся локтя Кати, отчего по ее коже побежали обжигающие мурашки. – У вас есть ответы на эти вопросы? Или предположения?
– Быть может, она от кого-то прячется…
– Быть может, – эхом ответил Федор.
Прикосновение стало более явным, его рука медленно начала опускаться вниз, пока пальцы не переплелись так же, как тени на стене. Поймав в душе острое желание все же развернуться, Катя сжала губы и осталась стоять на месте.
– Как называется картина и кто художник? – тихо спросила она, понимая, что попалась в ловушку, из которой невозможно и не хочется выбираться.
– «Ветер подскажет имя», Матвей Глинников.
* * *
Давным-давно…
Павел и не предполагал, что так сильно соскучился по Петербургу, нужно чаще приезжать, не такая уж и дальняя дорога. Дома его ждали письма и приглашения от тех, кто не помнил или не предполагал, что он следит за хозяйством в имении. Бездумно читая их и отправляя по одному в огонь камина, Павел сидел в кресле.
Александра Образцова в пролетке вместе с отчимом…
Александра на ужине у Платоновых…
Далекое воспоминание – маленькая девочка на мостке у реки с венком из одуванчиков…
Александра в яблоневом саду…
Повторяясь вновь и вновь, образы проносились в голове, и остановить их не было никакой возможности. Да Павел и не хотел.
– Я не догнал тебя, – произнес он, и в ответ затрещали поленья, охваченные пламенем. – Где ты?..
Вопрос вспыхнул и утонул в раздражении и досаде. Поднявшись, Павел взял со стола половину красного платка – подарок Геды – и нервно заходил по комнате. Отчего-то именно платок давал ощущение близости к Александре, может, виною был яркий притягательный цвет?
«Я должен знать точно, приняла тебя княгиня или нет, а больше ничего и не требуется».
Но Павел лгал себе, требовалось гораздо большее: радость на лице Александры от встречи с ним, благодарность за помощь (а он надеялся успеть согреть ее после долгого пути через лес и поле) и прощение. Да, чем дальше, тем сильнее требовалось прощение.
Поужинав без особого аппетита, Павел быстро написал записку в три строки и велел отнести ее адресату. Ближе к ночи, когда на улице уже сгустилась темнота, а луна затянула свою желтую песню, в комнату зашел сухонький старичок и тихо, но выразительно произнес:
– Добрый вечер, Павел Андреевич. Звали? – Вытащив из кармана огромный несвежий платок, он шумно высморкался и в знак извинения произнес: – Промозгло, сударь. Вот подхватил где-то насморк.
– Подойдите к огню и садитесь, – ответил Павел. Он не любил такого рода людей, они заставляли пробуждать в себе самое обыкновенное, но продолжительное терпение. Паучий взгляд этого маленького человека всегда надолго замирал на одной точке, будто именно здесь и было сосредоточено самое главное. Улыбка случалась невпопад, движения выходили то суетливыми, то излишне плавными.
