Два раза и они приезжали в гости к Глинниковым. Немного странно было оказаться в той комнате, где она проснулась после падения на рынке… Если бы тогда сказали, как изменится ее жизнь, Саша бы не поверила.
Она побывала в мастерской Матвея и после долго не могла справиться с удивлением: никогда ранее она не встречала столь талантливого человека и теперь наблюдала, как стремительно меняется ее отношение к нему. Уважение, почтение, восхищение… Матвей показал Саше почти завершенную работу – красивый корабль с высокими мачтами, плотными парусами, небольшими, старательно выполненными симметричными фигурками на бортах и корме. Хотелось протянуть руку, дотронуться до маленьких пушек, пересчитать их. Небольшой корабль, но величественный и горделивый.
– Не могу сказать, что я доволен этой работой, – сказал Матвей, проводя рукой по лакированному борту. – Можно было сделать четче, и оказалось, что в трех местах я нарушил пропорции. Это стало для меня неприятным открытием.
– Вы не правы, корабль прекрасен, – покачала головой Саша. – Он как настоящий, спустите его на воду, и он поплывет.
Мария Николаевна задалась целью вывести племянницу в свет до лета. Началась череда примерок, выбора тканей, лент, кружева. Постепенно стала понятна мода с ее тяжелым бархатом, насыщенными цветами, темной отделкой, обязательными шляпками и зонтиками. «Не ты должна нести платье, а платье тебя, – наставительным тоном говорила Мария Николаевна. – Возможно, тебе трудно поверить, но в молодости я была хороша. Если бы не смерть моего мужа и последующие болезни…» Саша сразу искренне бросалась утешать княгиню, и потом они долго сидели, разговаривали и пили чай с колотым сахаром.
К концу мая Саша почувствовала в себе перемены, в зеркале она теперь видела немного другую Александру Образцову – эту девушку никто бы никогда не посмел толкнуть в сторону леса и пустить следом гончих. Сколько же ненужных вещей хранила она в душе, сколько памятных болезней, сколько острых лезвий и сколько рваных ран. Плохое ушло, и до сознания стрелой долетела мысль, что все начинается сначала, вот сейчас, в этот миг. Она свободна и гораздо сильнее, чем раньше.
Но было то, что не уходило, не растворялось в яркой суете дня, что каким-то странным, непонятным образом поселилось в Саше и требовало не только внимания, но и тишины.
Павел Андреевич Воронцов.
Она думала о нем. Несмело и с разными чувствами. Нет, он не исчезал, не оставлял ее, и все чаще и чаще приходили сны про яблоневый сад. Эти сны тревожили, будили, но всегда хотелось досмотреть их до конца. Вдруг, там, в темноте сада, на еле различимой дорожке, Павел поступит совсем не так… Вдруг он, терзаемый сожалением, остановится и не сделает тот недостойный шаг…
Каким бы счастьем стало его сожаление.
Каким счастьем.
На приеме Петра Петровича Ушакова у Саши чуть не закружилась голова – столько всего и сразу! Если Мария Николаевна вела достойный, но сдержанный образ жизни, то здесь царила бескрайняя роскошь.
Лиза заболела простудой, и семья Глинниковых не приехала на бал, Саша расстроилась из-за этого, ей не хватало непринужденного разговора и поддержки Веры Григорьевны и Матвея Григорьевича.
– Я не собираюсь тебе мешать отдыхать, – сдержанно улыбнувшись, сказала Мария Николаевна. – Тем более что мне необходимо поговорить с подругами. Но не танцуй без перерыва, во-первых, быстро устанут ноги, а во-вторых, сдержанность еще никому не повредила.
Саше очень хотелось танцевать, душа просила и кадриль, и мазурку. В ее жизни так мало было музыки, что острое желание получить ее в большом количестве, сразу за все прошедшие годы, мгновенно пробежалось приятными мурашками по спине. «Кошмар, – мысленно улыбнулась Саша, – хорошо, что о моих мурашках Марии Николаевне ничего не ведомо».
– Вы позволите? – раздался знакомый голос, и она подняла голову.
Если очень долго думать о прошлом, то оно может однажды распахнуть двери и прийти?
Перед Сашей стоял граф Павел Андреевич Воронцов, и первое, на чем остановился взгляд, – ямочка на его подбородке.
– Вы позволите? – повторил он.
Это был невыносимо сложный вопрос. От него онемели пальцы рук и ног. Надо поднять голову еще немного выше и заглянуть в серые глаза. Такие же они холодные, как в яблоневом саду, или ее мольбы о сожалении долетели до неба? Где то презрение, которое когда-то переполняло ее существо, где отчаяние и злость? На дорогах… По всей видимости, они остались на дорогах…
– Нет, – произнесла Саша, отвернулась и направилась к княгине.
За спиной раздался шепот юных особ, непонимающих, как можно отказать такому мужчине.
Но она могла. Пока еще могла.
* * *
«Катя-Катерина, ты что делаешь?.. Не-е-ет, нам такая сволочь в базарный день и за копейку не нужна. – Глеб сделал попытку осторожно приблизиться, но, как назло, освободилось сразу три столика. Обзор для Кати и Андрея расширился, а значит, самое время отойти в сторону. – Ну и ладно, говори ей что хочешь. А я попью пиво и поберегу свои нежные уши».
Едко усмехнувшись, Глеб пересел в дальний угол кафешки, где его удачно закрыли собой три любителя булок и картошки.
Дождавшись, когда Катя и Андрей закончат пить кофе, он поднялся и последовал за ними. Суета и толкотня подземного перехода были как раз кстати, воспользовавшись моментом, Глеб с трудом протиснулся вперед, прижался к Кате боком и профессионально положил в ее сумочку пухлый конверт.
«Я, конечно, не журналист, но диктофон у меня тоже имеется».
Довольный собой, он развернулся и, насвистывая простенькую мелодию, направился в противоположную сторону. Зачем тащиться в Бронницы? Его ждет отель «Тасман» с роскошной ванной и неиссякаемым коньяком в баре.
Глава 19
Он не стал бы коллекционером, если бы за каждой интересующей его вещью полупрозрачным шлейфом не тянулась бы та или иная история. И чем интереснее и сложнее была охота, тем ярче горели глаза и нетерпеливее билось сердце.
За всю свою жизнь Матвей Глинников создал всего пять макетов кораблей, и «Полтава» была последней в списке. Федор отыскал «Неву», «Юнону», «Палладу», «Грейга», и они заняли достойное место в одной из его галерей. Но в дневнике сестры Глинникова рассказывалось и о «Полтаве». Матвей переживал, что ошибся в расчетах, и как-то за ужином поведал о минусах Вере Григорьевне. И больше нигде и никогда не попадалось упоминание об этом корабле.
Мастер, разочарованный в своей работе, вполне мог сжечь «Полтаву» или разобрать ее на части. Сколько талантливых художников рвали или закрашивали свои картины, не достигнув совершенства. Но все же это был не тот случай. Из дневника Веры Григорьевны следовало, что вскоре семья перебралась в Лондон, куда пригласили Матвея для участия в работе над электрическим двигателем, и перед отъездом он написал письмо нотариусу Щербакову Сергею Кузьмичу:
