– Выходит, она и есть секретарь Лаврушина, –
молвила Женька. – Лаврушин – художник, который, по ее словам,
интересовался домом. – Замечание это повергло молодую пару в раздумье.
Меня, кстати, тоже. Сплошные несуразности, причем глупые и оттого обидные.
Вслед за сомнением пришло раздражение: какое нам, собственно, дело до всех этих
людей? Продать дом, и… и все-таки должна быть причина их странному поведению. А
продать дом мы всегда успеем. Главное, не продешевить. Женька, можно сказать,
всю жизнь ждала наследства, и теперь в знак признательности тете мы просто
обязаны продать дом как можно дороже. – У меня вот еще какой
вопрос, – сказала подруга. – Вам случайно не знаком Епифанов Виктор
Николаевич?
Этот вопрос я и сама собиралась задать, но Женька меня
опередила, чем вызвала легкое недовольство у меня и недоумение на лицах наших
гостеприимных хозяев. Недоумение сменилось беспокойством. Задорнов нахмурился,
кашлянул и с преувеличенным вниманием стал разглядывать стол. Арина тряхнула
головой со светлыми кудряшками и с неохотой ответила:
– Так это ж Витя-псих.
Теперь мы с Женькой переглянулись.
– В самом деле псих? – подала голос подруга.
– Еще какой. Его весь город боится, он тут такие
коленца откалывает, и все помалкивают, а менты делают вид, что ничегошеньки не
знают. – Арина махнула рукой. – Вы бы, Евгения Петровна, написали
статью о том, что у нас здесь творится, может, тогда наконец в городе порядок
наведут.
– А кто он вообще такой, этот Витя? – спросила
Женька. Для меня ответ был очевиден, так и оказалось.
– Бандит. Самый что ни на есть настоящий. Обложил всех
данью, а сам живет припеваючи.
– Женат? – влезла я.
– Кто ж за него пойдет? Он же псих. Жила с ним одна, но
куда-то пропала. То по городу гоняла на своем «мерсе», то вдруг нет ее, а
«мерс» Витя Гаврилову продал, у того несколько магазинов в городе, продуктовых.
Одни говорили, девица сбежала, другие, что он ее убил.
«И этот псих, судя по всему, с какой-то стати заинтересовался
Женькиным наследством», – подумала я с тоской. Арина и Задорнов продолжали
смотреть с беспокойством, словно гадали, чего от нас еще можно ожидать. Я
решила, что нам пора прощаться, едва заметно кивнула Женьке, она намек поняла,
поднялась и сказала:
– Спасибо вам большое, мы, пожалуй, поедем. Посмотрим
на наследство, прежде чем его продавать.
– Да, да, – закивал Задорнов. – По-моему,
разумнее не торопиться, взвесить, так сказать…
Он пошел нас провожать, забыв про ключ от тетушкиного дома,
мы о нем вспомнили тоже в последний момент. Задорнов хлопнул себя по лбу
ладонью и бросился в свой кабинет, откуда вернулся с плотным конвертом в руке.
В конверте были четыре ключа, соединенные колечком.
– Здесь два комплекта, – пояснил Задорнов. –
Вот эти от замка парадной двери, а эти от двери на веранде. В доме после
похорон ничего не трогали. Умерла Дарья Кузьминична в районной больнице,
которая находится здесь неподалеку, и похоронили ее на местном кладбище, как
она завещала. Деньги на похороны она оставила соседке, та занималась всем…
впрочем, я все это уже говорил. Что ж, желаю вам счастливого пути, –
улыбнулся Задорнов. – Надеюсь, еще увидимся.
Пока мы разговаривали, стоя у машины, Арина успела сбегать в
книжный магазин, который был тут же на площади, и вернулась с моим последним
детективом. Я подписала книгу, и мы наконец простились.
– Вот ведь свинство, – заявила Женька, как только
мы тронулись с места. – Ни коня, ни воза, а уже какой-то бандит
нарисовался.
– Может быть, стоит Ромке позвонить? – нахмурилась
я, бандитов я в принципе не жаловала, а в досягаемой близости тем более.
– Подождем покуда, – вздохнула подруга. –
Этот Виктор хоть и псих, но ведет себя вполне прилично. Даже не показывается. Я
думаю, он свою подружку к нам подослал, будучи уверен в том, что, если сам
нарисуется, нам сразу же донесут, кто он такой, и мы с перепугу дела с ним
иметь не захотим. Вот парень тень на плетень и наводит. Оттого все эти
шпионские страсти с телефоном и чужой фамилией. Мне как-то спокойнее стало.
Всегда легче, когда знаешь, что происходит. Ты чего молчишь? – удивилась
Женька. Я пыталась разделить ее оптимизм, но выходило не очень.
– Прикидываю, зачем местным бандитам дом в деревне
понадобился.
– Ну… на охоту ездить, и вообще… отдыхать.
– Ты по сторонам посмотри, это же и есть деревня, и до
Верхней Сурьи отсюда тридцать километров, даже по плохой дороге за час доедешь.
– Ну, тогда не знаю.
– Разберемся, – сурово сказала я. – Посмотри
на карту, в какой стороне находится твоя Сурья?
– Подожди, – ответила Женька. – Поезжай
прямо. Там впереди, за монастырем, кладбище. Надо тетку навестить. Хоть я ее
знать не знала, но наследство обязывает.
Из-за поворота показалось кладбище. Старое, обнесенное
стеной из красного кирпича, металлические ворота на замке, но калитка рядом
приоткрыта. Возле нее сидела женщина на складном стульчике и торговала
искусственными цветами. Не успели мы выйти из машины, как она громко сказала:
– Здравствуйте.
– Здравствуйте, – отозвались мы, приближаясь.
Женька купила шесть хризантем. Разговорчивая женщина поинтересовалась, откуда
мы приехали, а узнав, к кому, вызвалась показать могилу. Женька здесь уже была
в прошлый приезд и в провожатых не нуждалась, а вот я проявила интерес:
– Вы были знакомы с Дарьей Кузьминичной?
– Нет. Просто за последний год здесь только однажды
хоронили. Кладбище закрыли лет пятнадцать назад, теперь за городом хоронят, а
тут, если только родня есть, ну и место, конечно.
Мы прошли через калитку и отправились по тропинке, петлявшей
между оградами. Женька шла впереди, я за ней, разговаривать так было неудобно,
да и обстановка располагала к молчанию.
Женька в очередной раз свернула, впереди показалась
часовенка, которую недавно побелили. Не доходя до нее пару метров, подруга
остановилась и оперлась рукой на ограду. Я подошла и встала рядом. Ограда была
большой, добротной, выкрашена синей краской с набалдашниками на столбах под
серебро. Внутри пять могил, обложенные кирпичом, с металлическими крестами в
изголовье, и свежий холмик с двумя венками и деревянной табличкой. «Патрикеева
Дарья Кузьминична», – прочитала я, далее следовала дата смерти. Женька
открыла калитку, прошла к могиле, пристроила цветы, выпрямилась и, переминаясь
с ноги на ногу, тихо произнесла:
