– Так, а чем конкретно ты там занимаешься? – спросила Регина, когда он только пришел в “Лэнгли Майлз”.
Как же он ненавидел такие вопросы!
– Произвожу ежедневную сверку производных инструментов на процентные ставки, – ответил он Регине.
– Что это значит?
– Тебе действительно интересно или просто хочешь лишний раз пройтись по тому, какая у меня бессмысленная работа?
– Прости, – сказала Регина.
Нет, работа в “Лэнгли Майлз” была не из лучших, но Сергей и ее бы не получил, если бы не Вадик – он трудился там программистом до того, как уйти к Бобу. Вадик приехал в Штаты годами позже них, и теперь он же еще и помогал Сергею. И все-таки самым неприятным было Викино отношение. Она вела себя так, будто во всех проблемах на работе виноват он сам, будто он нарочно что-то делал, чтобы его уволили, только бы ей насолить, наказать ее, осложнить ей жизнь. Организм Сергея тоже перестал справляться с потоком неудач и разочарований – у него открылся гастрит и начались проблемы с сексом. Последнее Вика восприняла как личное оскорбление.
Его характеристики пестрели критическими замечаниями, и Сергей поймал себя на том, что реагирует на них еще острее и болезненнее. Он помнил их наизусть. Эти нападки на все в нем, от компетентности до характера, сливались в его голове в отвратительные поэмы осуждения.
Недостает навыков, энергии, драйва.
Недостает целей.
Недостает контроля.
Не способен дерзать.
Не способен развиваться.
Не способен расти.
Очевидно, что он не справлялся не только профессионально, но и в каком-то самом примитивном человеческом плане.
Ему мерещилось, что люди всегда и везде им недовольны.
Страшно напрягался, если на кассе дольше пары секунд проводил карту; сгорал от стыда, если спрашивали дорогу, а он не мог помочь. Когда делал заказ в ресторане, представлял, как официанты высмеивают его плохой английский. Он видел непрерывное недовольство в Викиных глазах, куда большее, чем она сама испытывала, и гораздо большее, чем она хотела выказать. Даже Эрик… Разве его не разозлило, что у Сергея не получилось собрать игрушечного робота? Разве не было сарказма в его “Да, пап, наверное, в инструкции напутали”. Еще пару лет назад сынок вечно сидел на лестнице в гостиной, с нетерпением ожидая возвращения отца. “Папа пришел!” – вопил он, стоило Сергею открыть дверь. Он съезжал по ступенькам и бросался ему в объятия. Когда Эрик родился, Сергей надеялся, что его мальчик станет в будущем тем, кто его взаправду понимает, станет ему настоящим другом. И сейчас он еще порой надеялся, что это возможно. Но чаще всего он смотрел на Эрика и воображал, что сын осуждает его, перебирает его неудачи, высмеивает его слабые места. Сергей не понимал, почему эти характеристики так его разъедали. Может, и в самом деле его личный недостаток в неспособности “более конструктивно реагировать на критику”.
Он издавна привык к тому, что лет с четырех-пяти им восхищались, его нахваливали, души не чаяли, осыпали аплодисментами. Всякий раз, как домой приходили гости, отец звал маленького Сережу и просил его спеть. И Сергей не подводил. Может, у него и не было идеального музыкального слуха, но имелись сильный, звонкий голос и бездна уверенности. Отец предлагал пропускать глупые детские песенки и сразу переходить к романсам или даже знаменитым оперным ариям. Главными хитами были “Сердце красавиц склонно к измене” и ария Ленского из “Евгения Онегина”. Сергей не понимал ни слова, но и неважно. Он получал огромное, почти чувственное наслаждение от самого пения, от музыкальных переливов, пробегавших по телу. А вокруг – только восторженные взгляды, довольные улыбки, восхищенный шепот. Так родилась привычка к одобрению. Подростком Сергей перестал петь на публике, но неизменно до самых последних лет продолжал в избытке получать признание из других источников. Прекрасные оценки в школе и институте, самый молодой обладатель кандидатской степени среди всех знакомых, прием в американскую бизнес-школу, отличные друзья, любовь умной, разборчивой Регины, восхищение ее блестящей матери. Регинина мать занималась с ним английским. Многие молодые люди его поколения мечтали уехать, так что уроки английского были необходимы. Регина с матерью жили в крохотной двухкомнатной квартирке, заставленной антикварной мебелью и картинами. И книгами. Горы книг – старых, новых, иностранных, аккуратно перепечатанных рукописей, растрепанных написанных от руки черновиков. Их квартира была не похожа ни на одну другую. Казалось, она излучает токи книжной культуры, вызывающей благоговение и восхищение. Мать Регины была крупной женщиной с лошадиным лицом. Она носила брюки и короткую мужскую стрижку. Регина была очень на нее похожа, только длинные волосы заплетала в косу и была очень стеснительной. Уроки проходили в залитой солнцем кухне, и на столе всегда стояло блюдце с печеньем. Английский пугал Сергея, и Регинина мать часто требовала, чтобы он передохнул и съел печенье. А пока он ел, она расспрашивала о его мечтах, книжках, взглядах на жизнь. Ему нравилось отвечать на ее вопросы, и он не сразу замечал, что они разговаривают по-английски. Мать Регины была замечательной. Сергей нередко ловил себя на том, как бы ему хотелось, чтобы его мать, Мира, была такой. Иногда во время урока в кухню заходила Регина и садилась на краешек подоконника. Длинная коса на левом плече, и очень длинные ноги вытянуты аж до самого стола. “Обожаю этого мальчика! – говорила мать Регине, но глядя на Сергея. – Он прочитал все на свете!” И Регина улыбалась и перекидывала косу на другое плечо. Когда они начали встречаться, все считали, что они идеальная пара. Только вот он не был в нее влюблен. Никогда не был в нее влюблен, но не подозревал об этом, пока не встретил Вику. Вадик привел Вику к Регине, желая щегольнуть своими крутыми московскими друзьями перед новой пассией. Вика вошла, сняла огромную меховую шапку и оглядела квартиру голодным неодобрительным взглядом. Ее короткие рыжеватые волосы взмокли от пота, и вздернутый нос блестел. Она вбирала в себя все вокруг, одно за другим. Антикварную мебель. Картины. Фарфор. Регину, Сергея. И он пропал. Он понес околесицу про какую-то дурацкую научную идею, которой увлекся в тот момент (теперь уж не вспомнить) и не мог остановиться. Вика слушала его с таким жадным вниманием! Она вся подалась вперед и кивала, и даже ахала, когда он упоминал что-то совсем удивительное. С Сергеем еще никогда такого не случалось. Регина слушала его с интересом, но он был скорее вежливым, чем волнующим. Он говорил неприлично долго, но не мог заставить себя замолчать. Ситуация становилась совсем уж неловкой, и он боялся, что Регина, или Вадик, или Вика (особенно – Вика) решат, что с ним что-то не так.
Когда Вадик с Викой ушли, он думал только о ней. Он не надеялся увидеть ее снова, потому что девушки у Вадика долго не задерживались, и так оно, наверное, к лучшему, но все же продолжал грезить о ней. А потом, неделю спустя, совершенно случайно встретил ее в Ленинской библиотеке. Вика пришла туда поработать над дипломом по Павлову. Он сидел рядом, пока она занималась, потом они отправились съесть мороженого, а в результате часы напролет гуляли по Москве. К вечеру даже и помыслить нельзя было, что они не будут вместе.
