– Прости, дорогой, – сказала она. – Но я по-прежнему совершенно не в теме.
Она проснулась в три часа ночи – 10 утра по московскому времени – в тошнотворной тревоге и тут же отправилась проверить почту. Ответа от тети Маши не было. Регина проверила папку отправленных убедиться, что ее письмо там есть. Есть. Она написала новый мейл с просьбой подтвердить получение того письма. Остаток ночи Регина расхаживала между гостиной и кухней, усаживалась то на диван, то в одно из трех кресел, пыталась расслабиться. Тетя Маша была из тех, кто маниакально проверяет почту, и всегда отвечала без заминки. Наверное, Регина обидела ее, написав о деньгах. Ладно, черт с ней, подумала она, но ей было до боли стыдно. Теперь она поняла, почему не смогла рассказать об этом Бобу. Ему было бы совестно за нее. “Что с тобой не так, Регина? – сказал бы он. – Маша попросила тебя взять этого ребенка, подарить ему семью, любовь, защиту, а ты в ответ предложила отправить чек? Вот так оскорбить ее? У тебя же там никого ближе не осталось!”
Нет, нет, она просто не могла рассказать об этом Бобу. Даже не могла толком на него смотреть, когда он проснулся наутро.
– Хочешь, поедем вместе к Бекки? – предложил он. – Она хотела тебе показать, как движется ремонт.
Регина отказалась, сославшись на плохое самочувствие, но на самом деле опасалась, что сейчас точно не вынесет родительско-дочерних нежностей.
Боб уехал около одиннадцати, и Регина снова проверила почту. Ничего. Она забеспокоилась, что тетя Маша вообще ей больше не напишет.
Взяла мамин чемодан, поставила посреди гостиной и расстегнула. Сверху лежал старый фотоальбом. Почти все фотографии Регина видела уже много раз, но была там небольшая пачка снимков, которые она не припоминала. Матери на них было лет двадцать. Отдыхает на пляже. Пробует ногой воду. Брызгается. Позирует на фоне каких-то гор. Она выглядела более хорошенькой версией Регины. На самом деле мать очень походила на Вирджинию Вулф. У обеих были одинаковые темные, глубоко посаженные глаза. Была фотография матери с тетей Машей. Они стояли на пляже, взявшись за руки, смеясь, маша в камеру. Сзади виднелся большой белый пароход. В углу подпись: Ялта, 1970. Странно, что мать никогда не упоминала об этой поездке. Регина взяла фотографию и вгляделась повнимательнее. Мать была здоровенной по сравнению с тетей Машей, но выглядела такой счастливой. Регина никогда не видела ее такой счастливой. Уж не любовницами ли они были? Ольга Жилинская – всегда тверда как камень.
Она вспомнила свою собственную фотографию на Машиной полке. Тетя Маша хранила не только фото матери, но и ее тоже. Регине вдруг подумалось, что тетя Маша заварила всю эту историю с усыновлением не только для Насти, но и для нее, Регины. Тетя Маша пеклась о Регине, хотела для нее как лучше и верила, что лучшее для нее – иметь ребенка. А Регина в ответ предложила ей денег… Регине захотелось немедленно написать тете Маше, молить о прощении, только вот она сомневалась, что заслуживает его.
Регина отложила в сторону альбом и достала платья. Узнала самое любимое из маминых: простое шелковое с вырезом. Темно-коричневое, почти черное, в мелкий цветочек. Сколько она себя помнила, мать всегда его носила. Была в нем на день рождения, когда Регине исполнилось шесть. Пришло много народу, в основном друзья матери. Регине казалось, мама – самая красивая женщина на свете. И самая высокая. В какой-то момент мать взяла тетю Машу за руку и закружила в вальсе. Ткань летела в такт ее движениям, и маленькие цветочки вальсировали вместе с ними. Конечно, они были любовницами. Регина не могла взять в толк, как же она раньше этого не увидела.
Она очень живо помнила мать в платье перед зеркалом. Та всегда немного хмурилась, когда оправляла его. Ей было около сорока. Сильная, здоровая. Первый раз с ее смерти Регина смогла представить ее молодой. И нахлынули чувства, которые не давались тогда, на кладбище. Вот что нужно людям, которые потеряли близких, а вовсе не дурацкое кладбище – Виртуальный чемодан. Укромный уголок в сети, где можно хранить самые дорогие памятные вещи: письма, фотографии, видео, сборники песен, карты. Куда можно заглянуть и по-настоящему вспомнить умерших.
Регине было необходимо поговорить с кем-нибудь. С кем-нибудь, кто не станет ее осуждать, кто поймет и поддержит ее решение, кто снимет тяжесть вины. Кто согласится, что тетя Маша повела себя дико и что Регинино письмо было естественной реакцией нормального человека.
С Вадиком? Нет, явно не с Вадиком. Даже если он выслушает, все равно не поймет. С Сергеем? Она так долго его игнорировала, что теперь не чувствовала себя вправе обращаться. Да и ждать вменяемого ответа от кого-то вроде Сергея чистое безумие.
С отцом? Регина страшно хотела поговорить с ним с самого возвращения. Но для вопросов им пришлось бы заново познакомиться, по-настоящему узнать друг друга. И она бы услышала еще что-нибудь неприятное про мать. У Регины не было на это сил.
Ей просто необходимо было поговорить с женщиной. С Викой? Вика – мать. Регина не знала, это делает ее больше или меньше способной на сочувствие. Она примет сторону ребенка или Регины? Нет, Вика в любом случае не встанет на сторону Регины. И она наверняка в обиде на Регину. У Вики никого нет в Америке, и сейчас она переживает расставание в полном одиночестве. Надо было ей позвонить, справиться, как она, предложить помощь. Уже несколько раз Регина бралась за телефон, но в последнюю секунду передумывала. Боялась, Вика решит, будто она злорадствует, и разговор выйдет неловким и не склеится. И все равно надо было позвонить!
Телефон запищал. Сообщение от Вадика: “Ты вернулась? Я дико соскучился!” “Кофе?” – ответила она.
Они встретились в La Colombe на Лафайетт.
– Наконец-то! – произнес Вадик с порога.
Они сели за маленький столик, слишком маленький и низенький для обоих, ни Вадик, ни Регина не могли нормально пристроить ноги. Едва хватило места для кофе и двух шоколадных круассанов.
Вадик выжидающе смотрел на нее, явно желая услышать рассказ о поездке.
С чего же начать? – думала Регина, осторожно, чтобы не смазать красивое сердечко из молочной пенки, сыпя сахар в чашку. С российской политики? С российского телевидения? С тупого злобного безумия, как инфекция, охватившего всю страну? Но Вадик так стремился стать американцем, что Россия его волновала в последнюю очередь. Можно попробовать все же рассказать про Настю.
Вадик сделал большой глоток капучино, на бороде осталась пенка. Регина смахнула ее своей салфеткой. Открыла было рот, но Вадик ее опередил:
– Пока тебя не было, тут вышла кое-какая заваруха.
– С чем?
– Мы с Сергеем больше не разговариваем. Я вышвырнул нашего драгоценного гения из квартиры.
– Что? Почему?
Вадик разразился длинной филиппикой с перечислением всех преступлений Сергея, от немытых стаканов из-под молока до туалетной бумаги и надругательств над коэновскими песнями.
Регина улыбнулась.
– Когда мы встречались, было то же самое.
