Есть любовь страстная, а есть нежная, и одна не заменяет и не исключает другую, просто для каждой свое время. И если первую он знал, то вторую только начинал изучать.
Он видел, что тепло действительно помогает: Анна, до этого совсем замученная, заметно расслабилась.
— Видишь, я все-таки не зря приехал, — улыбнулся он, но тут же помрачнел: — А это точно не лечится?
— Точно, так что давай не будем развивать эту тему. Я сама не рада тому, что осенью и зимой приходится через такое проходить. Хотя тебе в ближайшее время будет еще хуже, так что это я должна тебе сочувствовать.
— С чего это мне будет хуже? — поразился Леон.
— Лидия ведь знает, что ты здесь?
— Не знает, но, думаю, догадается.
Он и сам знал, какой грандиозный скандал его ждет. Сначала — пехота в лице Димы и его нотаций, потом — тяжелая артиллерия, представленная его беременной женой. Иногда ему казалось, что отправиться на расстрел проще, чем вернуться в родной дом.
— Дима прав, — задумчиво признал Леон. — Я все-таки псих.
— Дима обычно прав во всем, что связано с мертвыми телами, с живыми у него как-то не очень. И ты не псих.
— Разве? Не ты ли сказала, что у серийных убийц нарушена способность устанавливать связь с окружающими?
— Способность к эмпатии, — уточнила Анна. — Да, есть такое. Это значит, что им тяжело чувствовать то, что чувствуют люди вокруг них, они не способны на любовь и дружбу. К чему ты это вспомнил?
— К тому, что тут как раз мой случай! Я даже не про наши терки с Лидией говорю — ладно, бывает. Если учитывать, что я ее в клубе подцепил, этого, может, и следовало ожидать. Но ребенок…
Он замолчал; ему не хотелось, чтобы Анна знала эту его сторону, и он уже жалел, что упомянул Лидию.
— А что с ребенком? — мягко поторопила его она.
— Да не люблю я его, вот что! Не люблю, понимаешь? Ты еще скажи после этого, что я не псих!
Вот что казалось Леону по-настоящему противоестественным. Он был не из тех, кто сидит и мечтает о детях чуть ли не со старшей школы. Но вместе с тем он был уверен, что, когда у него появятся дети, он будет обожать их. Разве это не та любовь по умолчанию, которая есть у каждого? То скрытое в крови чувство, которое не нужно развивать в себе, оно приходит само?
Оказалось, что нет. Он мог любить брата, мать, даже своего безумного папашу. Но мысль о том, что он станет отцом, никогда его не радовала. Он не забывал, что это навязанное отцовство, и, даже зная, что ребенок в этом не виноват, не мог преодолеть в себе неприязнь.
Разве это не то превращение в монстра, о котором Дима много лет предупреждал его?
Но Анна считала иначе:
— Ты не псих.
— Да ладно! Не пытайся меня оправдать, а?
— Я тебя и не оправдываю, говорю, что думаю. Даже материнский инстинкт имеет не такую абсолютную власть, как принято считать. А отцовский инстинкт и того сложнее. У кого-то он проявляется сразу после объявления новостей — о боже, я стану отцом, открывайте шампанское! Кто-то девять месяцев мечется, как ты, но, увидев младенца, успокаивается. Но некоторые — и это, если верить статистике, большинство — начинают испытывать настоящую любовь лишь через несколько лет, когда ребенок оформляется в уникального человечка. Здесь нет единой нормы для всех. Если мы говорим о каких-то обязанностях, то отец обязан заботиться о ребенке, обеспечивать ему должные условия для жизни. Но любовь? Не пытайся ты вытянуть ее из себя, просто расслабься.
Это было правильно, мудро даже, и тут Леону стоило бы согласиться с ней и ни о чем больше не говорить. Но здесь, рядом с ней, хотелось поступать не правильно, а честно.
— Дело не только в этом, — горько усмехнулся он. — Я не просто равнодушен к этому ребенку. Я, кажется, начинаю ненавидеть его.
— Поподробнее нельзя?
— Он держит меня, я обязан… Обязан что-то делать из-за него, жить определенным образом. Знаешь, еще недавно я был уверен, что подам на развод. Да, мы с Лидией накосячили, нам вообще не следовало сходиться, и жаль, что я понял это так поздно. Но, раз исправить ничего нельзя, нужно как-то жить дальше! Я хотел расстаться с ней, а теперь не могу. Из-за этого ребенка я ничего не могу… жить так, как хочу, расстаться с Лидией и…
И быть с тобой.
Вот что ему хотелось сказать, но он так и не решился, потому что не был уверен, что Анна правильно его поймет. Он и так уже многовато наболтал!
У нее было полное право ужасаться и вопить, что таких подонков земля носить не должна. Однако чайные глаза, направленные на него, были полны лишь сочувствия.
— Ты просто запутался, нет смысла говорить о ненависти. Тебя заставляют делать то, что противоречит твоей природе, и ты переносишь гнев на ребенка. Будет легче, когда он родится.
— А я не хочу, чтобы он рождался! Видишь? Доходит даже до такого!
От злости стало трудно дышать, и он откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. А секундой позже он почувствовал, как Анна касается его руки левой, здоровой рукой. Он посмотрел на нее и обнаружил, что она улыбается.
— Все образумится, вот честно, — сказала она. — Ты поймешь, что ребенок — не твоя цепь, а благо. Он не забирает у тебя свободу, только ты решаешь, как жить.
— Не знаю… мне кажется, что дальше будет только хуже.
Он не представлял, какое будущее ждет ребенка, если отец не любит его еще до рождения.
— Почему ты так решил?
— А кого я могу из него воспитать? — отозвался Леон. — Иногда мне даже кажется, что это не мой ребенок, — прикинь, до какого бреда доходит!
Анна перевела взгляд на искусственный огонь в камине. Она все еще не выглядела возмущенной, скорее опечаленной чем-то. Хотя понятно, чем — им!
— Насколько я помню, все маньяки-убийцы как раз начинали со злобных родителей, — фыркнул Леон.
— Не все, не утрируй. Это вовсе не обязательная черта.
— Да? О’кей, возьмем самый актуальный пример — того Холмса, о котором ты мне все время говоришь. Скажи мне, что у него были хорошие родители, и я от тебя отстану.
— Там… все сложно, — уклончиво ответила Анна.
— Значит, я угадал?
Он и сам не знал, зачем ему нужно было угадывать. В этом разговоре он словно превратился в прокурора, выступающего против самого себя.
Но иначе было нельзя. Леон еще никому не рассказывал о своей неприязни к этому ребенку. А ему нужно было рассказать, вытащить из себя это чувство, разобраться! Он только сейчас понял, что только Анне доверял настолько, что мог позволить себе такие откровения.
— Ну же, скажи, повлияли они на него или нет? — допытывался Леон.
— Считается, что повлияли.
— Я так и знал!
