Он рискнул всем — и проиграл. В жизни тоже работают законы казино.
— С Гирсом теперь все понятно, сядет надолго, но по другой статье, — вздохнула Инга. — Сам он, похоже, не убивал, но разбираться в этом будут в суде, а чистосердечное он уже написал. Меня больше беспокоит Кавелин, и не только потому, что юридически он мертв.
— А что там не так? — удивился Леон. — Его ведь поймали с поличным!
— В том-то и дело, что не с поличным! Пока главная улика против него — это показания Гирса. Поэтому Гирса сейчас нужно беречь как зеницу ока!
— Стоять, — вмешался он. — А как же ваше похищение?
— За это его будут судить, без вариантов. Но хотелось бы все-таки привлечь за убийства! А он формально никого не убивал.
— Там было три трупа, — напомнила Анна.
— Выяснилось, что трупами они стали без участия Кавелина. Эти трупы были накануне похищены из морга. Сам Кавелин утверждает, что похитил нас без цели убить. Якобы он хотел запугать меня за то, что я арестовала его отца, а ты просто оказалась рядом и попала под раздачу. Что же до газа, то это была случайность — поломка оборудования.
— Бред.
— Но его адвокаты сделают этот бред вполне убедительным.
Они столкнулись с той же ситуацией, которая недавно была у Александра Гирса. Максим был виновен, они знали это, все знали. Но доказательств, связывающих смерти с ним, не нашлось! На суде он мог возложить всю вину на Гирса — он ведь был главным архитектором. Или на Илью Закревского — этот вообще возражать не сможет. Молодость в этом случае сработает на Максима, не каждый судья поверит, что двадцатилетний юноша мог придумать такую схему, да и тридцатилетний — тоже.
Инга ожидала, что Анна и Леон расстроятся, узнав об этом. И Леон действительно выглядел раздраженным, Анна — нет.
— Жил в девятнадцатом веке такой джентльмен — Уильям Рэндольф Хёрст, — задумчиво произнесла она. — Сегодня считается отцом желтой прессы. Ему же, в некотором смысле, принадлежит сомнительная заслуга культа серийных убийц. Когда Холмса арестовали и стало известно о его отеле, газеты Хёрста заплатили ему за откровения немаленькую сумму. Их нисколько не смущало, что платят они садисту и убийце. Для них он был героем публикации, только и всего. А Холмс всегда был не против поболтать о себе, он с готовностью согласился. В той исповеди он признался в убийстве двадцати семи человек, многие из которых оказались живыми, так что использовать эту писульку против него на суде не получилось, он ведь тоже не дурак был. Но этот случай примечателен по одной причине… Принимая деньги, Холмс показывал, что надеется выжить. По средним оценкам, он убил двести человек, по максимальным — около трехсот пятидесяти. И все равно он верил, что уйдет ненаказанным, потому что судебная система несовершенна. Только это он зря, потому что для его казни хватило четырех доказанных смертей.
— У нас и с этим могут быть проблемы, — признала Инга.
— Могут быть и будут, — подтвердила Анна. — Кавелин чертовски осторожен, он старался подготовиться ко всему, и на суде он будет извиваться как уж на сковородке. Но по-настоящему подготовиться ко всему просто невозможно. И очень скоро мы увидим, что же не учел господин Кавелин.
Глава 17. Пьер Пико
Максим Кавелин не знал, что такое отчаяние. Он ни на секунду не забывал, что он — Мастер, а мир — его глина. Даже если что-то не получилось, это всегда можно исправить, изменить так, как угодно ему. Просто это несет определенные неудобства.
Тех, кто верил, что он уже повержен, ждало большое разочарование. Не сомневаясь в себе, Максим все равно всегда подстраховывался. В дни убийств он мелькал на вечеринках, где никто точно не знал, уходил он или нет, но все с ним здоровались и могли подтвердить это. Он добавлял к своим схемам доказательства вины других людей, которые были так очевидны, что отмывали его имя. Он всегда знал: люди поверят тому, что подано им правильно, а вовсе не истине. И если чужая виновность пылает достаточно ярким костром, на него просто не будут смотреть.
Ну кто он такой, если задуматься? Ему всего тридцать — люди, которые к этому возрасту ничего не добились, убеждены, что это чуть ли не детство. Он тусовщик, возможно, наркоман, наивный, глупый. Если он и был вовлечен в это дело, то лишь под влиянием Александра Гирса, который теперь пытается его оговорить, чтобы уменьшить собственный срок. Да, так и будет, вот о чем адвокаты будут убежденно говорить на суде. А если они не додумаются до этого, Максим подскажет.
Он не сомневался, что ему удастся освободиться, хотя бы под залог выйти, когда статью обвинения сменят на более мягкую. Ему только это и нужно — один день, один час, один шанс. Тогда он просто исчезнет, это он делать умел. Сменит внешность, имя, город, растворится и начнет все сначала, в этом даже есть определенный азарт, ведь его нынешнее существование стало слишком предсказуемым и сытым.
Максим не верил в такую забавную условность, как справедливость, и все убийства, срежиссированные им, вспоминал только с удовольствием, как иные вспоминают удачную пьесу или концерт. Эти крики, эта агония… с ними ничто не сравнится. Максим четко знал свою дорогу в жизни и не собирался с нее сходить.
Из-за ареста ему придется замедлиться, только и всего. Конечно, ему хотелось отомстить тем, кто сбил ему все планы, — следовательнице и особенно этим двоим… Без них полиция не справилась бы, и урон, нанесенный его бизнесу, был бы куда меньше. Но теперь с этим придется подождать. Когда он сбежит, все они будут настороже, к Аграновскому и Солари приставят охрану, даже не зная, что он умеет быть терпеливым. Он выждет год, а если нужно, то и полтора, дождется, пока полиция поверит, будто он сдался, и только тогда нанесет удар. Он придумает для них особенную смерть, по сравнению с которой газовая камера покажется им курортом! У него будет год на планирование, но он своего добьется. Уже сейчас мысли о мести помогали Максиму отстраниться от злости, которую вызвало в нем первое в его жизни большое поражение.
Пока же он откровенно скучал в камере. Все эти допросы, естественно, ни к чему не приводили, и, когда его в очередной раз притащили в комнату с металлическим столом, он не испугался, ему было скучно. Все, что произойдет дальше, Максим знал наперед.
Однако он поторопился с выводами. Он ожидал увидеть в допросной Ингу Шипову — одну из его недавних жертв. Разговаривая с ней, он обычно представлял, как распарывает ей живот и заставляет смотреть, сколько в ней скрыто внутренностей; это забавляло его. Интересно, догадывалась ли она о том, чего ему хочется? Пожалуй, да, потому что очень часто под его взглядом она нервничала и заканчивала допрос раньше срока, лишь бы уйти и не находиться с ним в одном помещении. Максим видел все ее слабости, он не сомневался, что эта тряпка не соберет путный набор данных для суда.
Но, видимо, это понял не только он, потому что сегодня вместо Инги пришел следователь-мужчина. Он, впрочем, тоже не вызывал у Максима и тени уважения. Этот был невысоким, забавно пухлым, словно покусанным пчелами, каким-то никчемным, как садовый гном. В его внешности не было ничего опасного или хищного. Максим вынужден был признать: тогда, на заводе, стоя лицом к лицу с Леонидом Аграновским, он впервые почувствовал страх перед человеком, а не обстоятельствами. Его инстинкты, никогда его не подводившие, подсказали ему — вот тот, кто тебя убьет, если ты дашь ему такую возможность.
