Ушли мы от них часа за два до рождественской мессы. Папа не вынес унижения и объявил, что у него ужасно болит голова. Мы быстренько попрощались с родственниками, я успела чмокнуть бабушку в лоб (не знаю, заметила ли она, одурманенная «Каплями любви»), и мы тронулись домой.
ЗА ДВА ДНЯ ДО НОВОГО ГОДА
Изнуренная поглощением праздничных крокетов с грибами и очередного тома биографии Джонатана Аксона, я выбралась к девочкам.
— Миленка еще не вернулась, — сказала Виктория, — а Травка сейчас придет. Будем вместе восхищаться великим творением Марии.
— Какой Марии? — по причине рождественских праздников в голову мне пришел только Младенец в яслях.
— А то ты не знаешь. Мария сотворила абстракцию. Пошли, посмотришь.
Я вошла в комнату. На южной стене располагалась гигантская клякса, как будто кто-то нечаянно капнул тушью с огромного пера. Причем тушью неонового интенсивно-оранжевого цвета.
— Энергетически, да?
— Жутко, — подтвердила я.
— По мнению Травки, эта абстракция многое говорит о внутреннем богатстве Марии.
Внутреннее богатство. Прямо тебе Швейцария какая-то.
— А что именно говорит? — заинтересовалась я.
— Ну, что у Марии исключительно сложная психика, — продекламировал из коридора Травка. — И что ее терзает какая-то дилемма. Когда она дорисует пятно индиго, буду знать больше.
— Она собирается еще что-то дорисовывать? — испугалась я.
— Сразу же после Нового года, — подтвердила Виктория.
— А где она сейчас?
— На лыжах катается. Травка, ты мог бы поехать с ней.
— Мог бы. Но мы с лыжами плохо сочетаемся.
— А ты пробовал?
— Однажды. В выпускном классе. Отец решил компенсировать все, что он не додал мне по части воспитания, и снял для нас квартиру в Стасикувке. Заказывал он ее по телефону и не видел, что снимает. На месте же оказалось, что в комнате холодно и полно тараканов, зато горячей воды нет, потому что, как на грех, сломался бойлер.
— Как обычно на квартирах в сезон, — заметила Виктория. — Я еще ни разу не попала на квартиру с горячей водой, а езжу в горы больше трех лет. И что твой отец?
— Мы промучились два дня, кутаясь в овчины. Отец немножко поплакался на свою тяжелую жизнь. Мол, он совершенно лишен свободы и должен платить алименты на трех детей. А еще четвертый намечается.
— То есть дела у него фактически вышли из-под контроля, — сделала вывод Виктория.
— Вышли уже девятнадцать лет назад, когда он сбежал от нас со студенткой с философского. Мама возвращается из родильного дома со мной на руках, а тут вместо букета гербер, обязательного в подобных случаях, ее ждет письмо, в котором отец сообщает, что уходит, так как он встретил свое счастье. А счастье, как известно, упускать нельзя. Полгода спустя он хотел вернуться. Но мама у меня, к своему счастью, как Джи Ай Джейн: черной икры у нее больше, чем у сибирского осетра. Она даже на порог его не пустила.
— Моя пустила, — сказала Виктория. — Через год папочка собрал чемодан и объявил, что нашел свое место. И это не Польша, а поезд на трассе Москва — Петушки. И уехал.
— Я вас слушаю, — встряла я, — и испытываю чувство вины, оттого что у меня нормальная семья. И мне вас ужасно жаль.
— Нет причин, — пожал плечами Травка. — Такие нынче времена. Даже Лаки Скайуокер воспитывался без отца.
— К этому привыкаешь, — заверила меня Виктория.
— У тебя со своим есть контакты? — спросил Травка.
— Раз в полгода он мне снится: в день рождения и на Рождество, но только на православное, в январе.
— Что-нибудь говорит?
— Поздравляет и коротко рассказывает, как у него дела. Он стал кондуктором, отпустил полуметровую бороду, и наконец-то он у себя.
— А мой все ищет свое место, как правило, рядышком со все более молодыми девушками. Интересно, что они в нем находят?
— Спроси у Марии, — выпалила я и тут же пожалела.
— Почему у Марии? — удивился Травка.
— Наверно, потому, что ей нравятся мужчины старше ее, — попыталась спасти ситуацию Виктория. — Как-то она говорила такое…
— Мгм, — промычал Травка, рассматривая носки своих стоптанных мокасин.
— Короче, Травка, — Вика сглотнула слюну, — не будем мы тебя обманывать. Мария влюбилась… но это еще не стопроцентно. А у этого мужика жена, дети и буйное воображение.
— В точности как у моего папаши. — Травка потер бледный лоб. — А я-то мечтал, что… Неважно. Ладно, дорасскажу про лыжи. На третий день мы вылезли из-под овчин и решили покататься с холма за домом.
— А лыжи где взяли? — полюбопытствовала я.
— Папаша одолжил у знакомых какой-то хлам. Комбинезонов никаких у нас не было, и я съезжал по склону в кожаном пальто до колен, а отец в замшевой куртке и ковбойской шляпе.
— Да, выглядели вы не слабо.
— Выглядели мы не слишком долго, потому что отец сразу свалился, а я за десять секунд скатился вниз, потеряв по дороге шапку с помпоном и пестрый шарф. Во мне неожиданно проявилась боязнь высоты, и я так вопил, что, наверно, распугал всех серн в радиусе ста километров. Внизу я отстегнул лыжи и вернулся в холодную комнату. А на следующий день отцу позвонила его новая девушка, что-то у нее там жуткое стряслось, и он уехал.
— Такая уж судьба. — Виктория погладила Травку по плечу.
— Да я ничуть не жалею, — буркнул Травка. — Тоже мне удовольствие — выслушивать от сноубордистов, что ты катаешься на антикварных деревяшках и вообще выглядишь как спортсмен из бывшей ГДР.
— Ну да, извечный конфликт из-за трасс. И при этом на каждом углу талдычат о толерантности.
— Давно она влюбилась? — осведомился Травка почти шепотом, словно стыдясь того, что Мария все еще ему небезразлична.
— Да уже несколько дней, а может, недель, а может, все уже прошло…
— Кто он?
— Да есть такой, его зовут гуру.
— Гуру? — удивился Травка. — Тот самый, который открывает девушкам энергетические каналы? И выставляет их на пиво?
— Не знаю, что он там открывает, но выставляет он не только на пиво. Мария платит за водку и сигареты.
— Что она нашла в этом старом хмыре?
— Она утверждает, что гуру дает ей спокойствие и что рядом с ним она чувствует себя по-настоящему защищенной.
— Я все больше утверждаюсь во мнении, что самое сильное чувство защищенности дают типы, которые меньше всего этого заслуживают.
— У меня такое же впечатление, — призналась Вика. — Особенно когда вспомню последнего дружка Милены. Рядом с ним она чувствовала себя так же безопасно, как в президентском подземном убежище.
