— Тот самый Трускава, которого ты называл бедствием Подгужа? — недоверчиво осведомился Травка.
— Возможно, и называл, — сказал Болек, — но он был небезынтересный человек. И вызывал симпатию.
— Год назад ты характеризовал его совсем иначе.
— Обычная посмертная идеализация, или процесс создания золотого памятника, — объяснила Виктория. — Когда умер мой дед-алкоголик, бабушка убивалась, как Кохановский после смерти Уршули
[11]. Мы вдруг узнали, что дед был впечатлительный, непредсказуемый и музыкально одаренный.
— А может, и вправду был, — сказала я, переворачиваясь на спину, так как у меня занемела рука, на которую я опиралась.
— Ну да, по пьянке он пел задорные народные припевки. Но для бабушки он вдруг стал человеком с пьедестала.
— Пожалуй, ни один человек не бывает до конца плохим, — заметил Болек. — Даже если он доводит «скорую помощь». А Трускава это умел… Три раза в неделю он звонил из своей любимой распивочной и пьяным голосом орал, что у него инфаркт.
— И вы ехали?
— Само собой. Небольшое удовольствие услышать в «Фактах», что бездушный коновал прикончил очередного пенсионера. Короче, мы подвозили Трускаву домой. Бесплатное такси.
— Неплохо устроился дедушка, — съязвила Миленка.
— Мы терпели это, потому что он неизменно веселил нас какой-нибудь забавной историей из своей жизни. К тому же он был достаточно чистый, разумеется, если учитывать условия, в каких ему пришлось существовать, и отсутствие мотиваций, типичное для застарелых алкоголиков.
— Интересно, а какие это условия? — полюбопытствовала Виктория.
— Да ничего интересного, — сказал Болек. — Комнатенка без газа и электричества. Сортир в коридоре.
— Как же он жил, этот Трускава? — удивилась Мария. — Что он ел?
— Да уж явно не икру и трюфели, — бросила Миленка.
— Ел он очень мало. А если ему хотелось выпить чаю, он кипятил воду на спиртовке, которую сам смастерил.
— Умелец, — с завистью произнесла Милена, взглянув на свои деревянные пальчики.
— Да ничего особенного. Он взял чурку, набил гвоздей вокруг крышки от консервной банки. В эту крышку он наливал денатурат, а на гвозди ставил алюминиевую кружку.
— Только подумать, что кто-то способен жить в таких условиях… — вздохнула Мария.
— Бывает, просто вынужден, — сказал Болек. — Потому я и удивлялся, что Трускава не опустился, как некоторые пьяницы. Иногда мы возим таких, что даже страшно рассказывать.
— Расскажи! — попросили мы все, кроме Марии.
— Расскажу, когда Марыся заткнет уши.
— Уже заткнула, — сообщила Мария, накрыв голову подушкой и углом пледа.
— Они до того бывают завшивленные, что их приходится укладывать в мешки для перевозки трупов. Иначе в машине придется проводить дезинсекцию. А это стоит дорого.
— И они спокойно едут в мешках?
— Они-то спокойно, потому что обычно бывают пьяные вдрабадан. Зато вши так и колотятся внутри мешков, даже в ушах звенит. Трускава же был не такой. Каждую неделю мылся.
— И что же с ним случилось?
— Завтра расскажу, — Болек взглянул на часы, — потому что мне пора на станцию. Через десять минут у меня начинается ночное дежурство.
СЛЕДУЮЩИМ ВЕЧЕРОМ
Лежим в ожидании ежевечерней порции пиралгина и мрачных повествований. Убиваем время, обсуждая поставщика вышеназванных деликатесов.
— Кузен твой здорово подавлен, — отметила Мария. — Ему бы надо поехать отдохнуть, да подальше, лучше всего на Филиппины. Автор был там в прошлом году. Целый месяц. Вернулся — мы его прямо не узнали.
— Так загорел? — оживилась Милена.
— Не только. Он весь переменился. Даже лицо как-то разгладилось. А в глазах ни следа былого напряжения.
— Абсолютная пустота, — с улыбкой отметила Виктория. — Знаю, знаю, у моего отца тоже было такое в глазах, пока он не нашел свое место в поезде «Москва — Петушки».
— Болек обязательно должен поехать на Филиппины, — настаивала Мария.
— Пока что он сможет наскрести денег разве что на поездку в Закопане, и то не в сезон, — просветил ее Травка.
— А столько говорят о сумасшедших заработках врачей… — недоверчиво протянула она. — Поэтому он такой подавленный?
— Не только. Он вообще разочарован. Ты тоже разочаровалась бы, если бы тебе пришлось идти к своему призванию такой же крутой и тернистой тропой.
КРУТАЯ И ТЕРНИСТАЯ ТРОПА КАРЬЕРЫ БОЛЕКА ДЕСПЕРАДО
Начиналась она многообещающе во второй половине восьмидесятых. Болек, только что получивший аттестат, еще был весь полон веры, надежды и любви; он сдал экзамены на обучение за границей в одной из братских стран. Выбор у него был такой: ГДР, Чехословакия, Болгария, Советский Союз, а также Китай. Выбрал он Китай по причине экзотической кухни, восточной медицины и космической удаленности от своей занудной семьи. Поскольку в их городке он был единственным сдавшим эти экзамены, ему дали направление на медицинский факультет, о котором он мечтал. Спустя три месяца Болек приземлился в Пекине со всем своим нехитрым скарбом и небольшим набором радужных иллюзий в голове. Поселили его в одной комнате с маленьким Ли из Северной Кореи. Ли сразу же по прибытии распахнул окна и повесил на обеих стенах портреты Ким Ир Сена, своего божества и владыки. На невинный вопрос Болека, как они там живут, целый час уверял его, что прекрасно, великолепно и общественно полезно. Повторял он это всю следующую неделю, а когда наконец уразумел, что Болек не является наседкой-стукачом, попросил его никогда не заводить разговора об идеальных условиях жизни в его расчудесной стране. Болек все понял и больше вопросов на эту тему не задавал. Но оказалось, что первый год — это только вступление к настоящей учебе. Он отведен на ознакомление с языком, порядками и правилами, обязательными для живущих в Срединной Империи.
Минул год, и Болек, обогащенный знанием нескольких тысяч китайских иероглифов, приступил к изучению собственно медицины. А еще через полтора года, после расстрела студентов на площади Небесного Спокойствия, он был вынужден покинуть Страну риса и перебраться в Страну русских пельменей.
Весь следующий семестр он лез из кожи вон, добиваясь, чтобы какой-нибудь институт зачел хотя бы год учебы на медицинском факультете в Китае. К сожалению, единственное, чего он смог добиться, это согласие на прием его на синологию без вступительных экзаменов. Взвесив все за и против, он решил, что наилучшим выходом будет учеба на специальности «реабилитация». В Академии физвоспитания учатся четыре года, так что потеряет он всего два года, а если напряжется, то вообще год. А уж после окончания… Болек предвкушал возможности, какие ему рисовало его пока еще не скукожившееся от горестного опыта воображение. После учебы он откроет клинику чудес, где, применяя проверенные веками китайские штучки, будет возвращать не только надежду, но и здоровье.
