Поднимаюсь на терапевтическое отделение. В отдельной палате на полу сидит человек и с аппетитом поглощает туалетную бумагу. Отмотав от рулона удобный кусок, комкает, запихивает в рот и запивает лимонадом. Человек явно наш, реанимационный. Лихорадка за 40, одышка. Срочно тащу его к себе в реанимацию. Рентген, анализы. На рентгене — тотальная пневмония с обеих сторон. Тянуть некуда: наркоз, перевод на искусственную вентиляцию легких. Приходят результаты анализов, как говорится, диагноз товарища Саахова полностью подтверждается: сепсис с поражением всех внутренних органов. Попутно начинается синдром ДВС (дисиминированного внутреннего свертывания крови). Как всегда пропускаешь его начало, первый этап, а замечаешь, когда кровь начинает сочиться из всех мест, в первую очередь из десен. Тут уже не помогает никакая гемостатическая губка, никакие препараты. Остановить кровотечение удается только прижиганием раскаленным на пламени зажигалки хирургическим зажимом. При этом дежурного хирурга, стоявшего рядом и наблюдающего за процессом, выворачивает наизнанку. Слабоват оказался парень, а еще отставной майор, побывавший не на одной войне.
В общем, адреналина с товарищем Калиткой хватило. Хватило надолго, когда состояние более-менее стабилизировалось, начинаю заполнять лист назначений и не замечаю, что вместо слова-фамилии Калитка пишу слово Скамейка, вероятно вспомнив персонажа одного известного армейского анекдота.
Через пару дней Калитка погибает от септического шока. Тотальная пневмония оказывается туберкулезом, а его такое быстрое, тяжелейшее течение связано с чем? Связано с наличием у Калитки СПИДа. В результате я имею очень конкретные неприятности из-за того, что заразного больного положил в общую палату. Плюс за расхождение диагнозов второй категории, хотя даже рентгенолог, описывая снимок, ни словом не обмолвился о наличии туберкулеза. Просто не бывает в наше время таких туберкулезных пневмоний. Была какая-то комиссия, разбирала нарушение санэпидрежима. А надпись на листе назначений «Скамейка» лишь усугубила мое положение. Так что Беленький оказался прав, за исключением одной мелочи — Калитка не был педиком. Приходила его законная жена, она оказалась женщиной. Беленький ходил по больнице, обращаясь к каждому: «Вот видите, я говорил!» При этом казалось, что щеки Беленького лопнут от гордости, а ты рано или поздно не сдержишь своего желания пробить их кулаком до самых коренных зубов.
— 3-
Беленький увлекался гомеопатией. Даже пытался своими горошинками воскрешать больных. Просил сообщать ему, если у нас в реанимации случается клиническая смерть. Я ему объяснял, что если ты начнешь лезть к больному, когда идет процесс реанимации, самое мягкое, на что можешь рассчитывать, — это посылание на хуй. Нет-нет, говорил Беленький, я подойду только тогда, когда все уже будет закончено, когда вы констатируете биологическую смерть. Честно говоря, если есть посторонние свидетели, то попытки оживить организм продолжаются до победного конца, то есть до трупных пятен или окоченения. Без свидетелей такой фанатизм случается редко. Бесперспективность попыток оживления видна гораздо раньше. Так что лишние глаза нам не нужны. Но из какой-то студенческой солидарности, а мы оба почти одновременно закончили Первый медицинский, я разрешил ему потешиться. Узнав о свежем трупе, Беленький переодевался в ярко-оранжевый хирургический костюм, подходил к больному, клал в рот две горошины и молча уходил. После этого тело отвозили в морг. Цель манипуляции была не ясна.
Иногда ему давали пользовать горошинами живых лиц с какими-то редкими безнадежными болезнями, о которых можно прочесть не во всяком учебнике и лечить которые никто не умеет. Беленький брался за это дело со словами: «Я этого заболевания не знаю, но думаю, что здесь должен помогать хром (никель, цезий или другие элементы)». Эффект был один и тот же.
Госпитальная зависимость
Читаю красивое определение: «Госпитализм возникает при пребывании в течение длительных периодов в больничной среде. Вследствие этого пациент вживается в роль хронически больного, его пребывание в стационаре становится «стилем жизни». Отвыкая от жизни за пределами больницы, человек порой прикладывает значительные усилия для того, чтобы вновь вернуться в стационар. Под ним понимаются неблагоприятные, в первую очередь психические условия больничной среды и результаты их действия на психическое и физическое состояние пациента».
В целом верно, и бывает, что избавиться от таких пациентов — задача не из простых. Мудрые преподаватели в институте учили: больного с первого дня надо настраивать на выписку. Иначе залежится. Не все учились хорошо, и вот перед глазами, прямо перед твоим носом свежий пример на эту тему.
Бабулька, лет так далеко за 70, но вполне еще себе активная пенсионерка, при этом одинокая, скучающая по человеческому общению, ищет повод полечиться в больничке. Повод нашелся — болезнь. Болезнь пустяк, рожистое воспаление голени, эритематозная форма. Осмотрев ее в приемном отделении, хирург махнул рукой:
— Иди, бабуля домой, запиши название, мазь купишь в аптеке. Лечись амбулаторно, если что, приходи.
Но гуманный терапевт проявляет сострадание. Трудно бабке каждый день ездить в райцентр, на перевязки, на УВЧ, и он предлагает:
— У меня на отделении есть места, пусть полежит с недельку.
На пятый день бабулька по пути на процедуры падает с лестницы. При весе под 140 поступок рискованный. Перелом бедра. Травматологи, матерясь и проклиная гуманного терапевта, берут бабку на операцию. Неделя проходит в реанимации, месяц на отделении травматологии. Поставить такой увесистый организм на ноги после операции задача практически невыполнимая, и травматолог почти смирился с мыслью о том, что бабушка у него остается навсегда. Но тут с ней случается катастрофа — прободная язва желудка, перитонит. Моментально пишется перевод на хирургическое отделение. Операция, еще одна неделя в реанимации. Наступает очередь хирургов морально готовиться к написанию посмертного эпикриза. Но у бабули были свои планы на жизнь, она начинает потихоньку поправляться, даже пытается вставать и с аппетитом кушает больничную кашу. Надо срочно выписывать, пока она на пике формы, но когда лечащий врач сообщает ей эту новость, что все, бабулька, завтра выписываем домой, вечером с ней случается инсульт. В итоге бабушка возвращается к исходной точке, то есть на терапевтическое отделение. Но уже не просто полежать, а уже как их законная больная.
Случившийся повторный инсульт отправляет бабушку с отделения сначала в реанимацию, а через четыре дня на тот свет. Опорожнив напоследок свой кишечник, бабушка, скользя по его содержимому, плывет в вечность. Плывет буквально, и несмотря на свой вес, легко соскальзывает с кровати на каталку для перевозки трупов.
Но это еще не все. Путь в лифте не долог, со второго этажа в подвал. По утрам к подвалу подгоняется «уазик» и накопившиеся там за ночь трупы едут в морг. Санитары, набрав в легкие свежего воздуха, надеются доехать, не сделав в лифте ни одного вдоха. Иной путь в подвал, по лестнице, вечером закрыт. Как несложно догадаться, проехав полметра, лифт застревает. Бабка никак не желает покидать родной стационар. Слышу в коридоре какой-то непонятный крик, удары по железу: «Срочно откройте! Задохнемся!» Кричат из кабины застрявшего лифта. Но что тут сделаешь, больничный лифт старинной конструкции, двери — броня. Ломом выбивается стеклянное окошко для доступа воздуха, двое санитаров и лифтер, пытаясь максимально высунуться наружу, дышат по очереди. Наконец втроем удается сорвать с петель одну створку дверей и выпустить узников. Тележка остается внутри. К утру вонь из шахты расползается по всему отделению реанимации. Запах скоро перестаешь ощущать, неприятно только одно — слезятся глаза. Шахта лифта рядом с отделенческим буфетом, и любители позавтракать на работе остаются голодными. Вызванная аварийная бригада приезжает только после обеда. Тело опускают в подвал, можно вздохнуть. Осталось только одно. Тело бабушки опаздывает на последний рейс автобуса, который из подвала перевозит тела в морг. В подвале тепло, и через подвал идет воздухозаборник в операционную. Трубы прогнили, давно потеряли герметичность, и часть воздуха в оперблок засасывается из подвала. Воздушные фильтры способны задержать до 100 процентов бактерий, но бессильны перед молекулой вони. В результате в операционных начинается ад. Сестры пытаются затампонировать тряпками вентиляционные отверстия, но это помогает мало. Не помогает даже отключение воздушных насосов.
