На учете состоит у кардиолога по поводу ПФФП, НК, ГБ, ИБС АКС. СД, БА, ЯБ, ИМ, ОНМК отрицает.
Автор позиционирует себя как стойкий последователь диалектики, смело оперируя категорией отрицания:
На учете не состоит. Амбулаторно терапевта, невролога, кардиолога, ИМ, ОНМК, СД, БА, ЯБ, отрицает.
Как многие гуманитарии он немного слаб в точных науках, в частности в математике:
Состояние пациента тяжелое сознание на уровне ступора, баллов по шкале ком Глазго = 4+2+5=13, что соответствует умеренному оглушению.
Вопрос — оглушению кого? Больного или доктора?
Хирургия
Никто нигде и никогда не любит начмедов. И это чувство обычно взаимно, начмеды тоже не любят своих врачей. Вот если бы достался коллектив получше, все было бы хорошо. Исключение из правила я знаю только одно — наша больница. Мы своего начмеда любим. И есть за что. Думаю, что с таким начмедом нам ничего не страшно и мы можем смело делать все что угодно.
С утра на столе в ординаторской нашей реанимации нахожу историю болезни некой бабушки. Самой бабушки в списках живых пациентов реанимационного отделения не числится, видимо, перевели бабушку лечиться на отделение, а историю забыли отдать. Или умерла, а отдать историю дежурному врачу опять-таки забыли. Накануне был праздник, никто не вспомнил. История толстая, есть что почитать. Читаю с самого начала. Бабушка лечится на терапии, черт его знает от чего, не совсем понятно, да это и не важно, в 88 лет найдется причина и найдется что полечить. Неожиданно бабушку переводят в реанимацию с подозрением на желудочное кровотечение. Бабушку пару дней назад утром осматривает наш замечательный хирург, заведующий отделением. Читаем его запись. Ярко описывается какая-то катастрофа в бабушкином животе: Живот вздут, резко болезненный, перистальтика не выслушивается, шум плеска, симптом Щеткина. Предполагается диагноз: «мезентериальный тромбоз», и дается указание: «готовить бабушку к операции». Бабушка всегда готова, судя по записям невропатолога, ей уже все равно, она не очень-то и понимает, где находится, что происходит вокруг и что с ней делают и делать собираются.
Переворачиваю лист в уверенности, что на следующей странице найду протокол операции. Плюс наркозную карту, осмотр анестезиолога и прочие сопутствующие бланки. До жути любопытно, что там нашли в бабушкином животе. Но странное дело — нету. Нет ни протокола, ни осмотра анестезиолога, только в 23–00 непонятная краткая запись дежурного хирурга, что с бабушкой вроде все не так уж и плохо и в экстренной операции она не нуждается. Листаю дальше. На следующий день описан подробнейший осмотр нашего замечательного заведующего хирургией. Запись начинается со слов: «Вторые сутки после оперативного лечения. Жалобы на боли в области послеоперационной раны, в местах стояния дренажей». Написано, что живот не болит, перистальтика прекрасная, кишки журчат, из них выходят газы и все остальное, чему положено выходить из кишечника.
Следующая запись оставлена реаниматологом: раз все хорошо, больная переводится на терапевтическое отделение. Наверное, думаю, опечатка, после операции — на хирургическое. Значит, спасли еще одну человеческую жизнь. Но сохраняется интерес: что же все-таки такое сделали бабушке, от чего сразу ей стало легче, да и вообще, что с ней было? Наверное, протокол операции просто забыли вклеить. Любопытство всегда заставляет делать лишнее, и иду я искать по больнице эту бабушку, а заодно отдать историю на отделение. Нашел, и нашел действительно на терапии, но не саму бабушку, а ее трупик. Нашел, правда не в палате, а в так называемом полулюксе, а точнее, в закутке коридора у грузового лифта. Этапность в лечении у нас на высоте, и потенциально готовых к вывозу в морг кладут именно туда. Зачем потом смущать пациентов и катить каталку с трупом через весь коридор? Медсестры поняли, что труп скоро придется вывозить, и сразу определили бабушку поближе к выходу.
Ладно, может быть хоть по расположению дренажей попробую догадаться, что за операцию сделали бабуле. И тут очередной тупик. Осматриваю живот трупика и не вижу никаких на нем следов хирургической активности, кроме довоенного рубца от аппендицита. Ни шва, ни дренажей. В былые времена старые хирурги говорили: лучшая операция — это та, которая не сделана. И с этим утверждением можно согласиться, но ведь не настолько? И понимаю, что мне надо срочно сделать один телефонный звонок.
Звоню знакомому психиатру.
— Что случилось?
— Да ничего, ты просто поговори со мной. Если что-то покажется странным, скажи.
Рассказываю историю, спрашиваю: у меня это поехала крыша или такое возможно? Доктор по телефону затрудняется ответить, просит:
— Ты бы зашел завтра, поговорим, а пока выпей что-нибудь, валерьянки например.
— Валерьянки нету, есть аминазин. Галоперидол где-то есть в таблетках. Есть водка.
— Не, галоперидол не пей, водки тоже. Приходи завтра.
Надо, думаю, с утра зайти, благо приятель работает в диспансере рядом с моим домом. Но заходить не пришлось, на следующий день все прояснилось. Визит к психиатру отложим, пока.
С утра, узнав об умершей бабушке, которую уже укатили в морг, терапевты наотрез отказываются писать посмертный эпикриз: «Мы эту бабку несколько дней не видели, пока лежала в реанимации, числилась за хирургическим отделением, кто ее обратно перевел, нам неведомо, понятия не имеем, оперирована она или нет, у вас, граждане хирурги, написано, что проперирована, вы и пишите. А в морг мы не пойдем, смотреть, есть ли на ней следы операции или нет». Я вставил слово, что никаких следов операции нет, но мне на слово никто не верит, все знают, что я могу и пошутить. Заведующий хирургией думает мысль, и по красной роже видно, что бывший полковник крепко отметил 23 февраля и начисто про бабку забыл. Может, и проперировал перед праздником, а может и нет. Приходится соглашаться, хорошо, говорит, напишу, раз пять повторив, что история нуждается в доработке. Историю он доработал, пообещав написать обтекаемо. Вырвав все листы с намеками на необходимость операции, похоронил бабулю с диагнозами, приличными ее возрасту: ЦВБ, ИБС, атеросклероз…. Без всяких упоминаний о больном животе. Лелея надежду, что придут родственники и их удастся уговорить отказаться от вскрытия. В общем, обтек полностью.
Родственники рано утром не пришли, и патологоанатом находит на вскрытии перфоративную язву желудка. Разлитой перитонит. Смерть от септического шока. Расхождение диагнозов 3-й категории. Кто не в курсе — для врача это конец. Если в былые времена за расхождение первой категории пожурят, а иногда даже и похвалят, если изобразишь попытки поставить правильный диагноз, за вторую накажут на месте, то увольнение за третью было не самым строгим наказанием.
Наш заведующий хирургией даже не поинтересовался результатом вскрытия, ему не до пустяков. А что делает начмед? Начмед идет в морг, а как она договаривается с патологоанатомом, который ей не подчиняется, это загадка. Приятель, санитар из морга, говорит, что она там ползает на коленях, что обещает патологоанатому — неизвестно, но в результате тот ставит вторую степень расхождения диагнозов. Тоже не хорошо, но неправильно поставленный диагноз якобы на исход заболевания не повлиял.
