Я рассказываю это все хлыщу Кольцову, а он смотрит на меня, как на карточного шулера. И делает многозначительные замечания. «Есть другая сторона». «Возможен объективный взгляд на всю историю». «В таких делах время работает на анализ и истину».
Да, черт бы его побрал! Какая истина?! Как бы там ни было, люди договорились, «жертва» самостоятельно скопытилась, Оксана осталась ни с чем. При чем тут все это сейчас, когда на моего брата напал уличный хулиган? Кому это выгодно? Кого бы ни убили на земле, это всегда кому-то выгодно. Иногда всем. Может, всех подряд сажать только за то, что им что-то выгодно?
Братца выписали из больницы. Я заскочил к ним на минутку, чтобы засвидетельствовать радость и почтение. Антон, в ореоле невинно пострадавшего святого, милостиво похлопал меня по плечу. Мне показалось: он в курсе того, что мы подозреваемые, но не принимает это всерьез, ему это в принципе по фигу. Он весь в себе и в своем. Как обычно.
А мы живем на нервах, в ожидании постоянных провокаций. Я чувствую, как нам дышат в затылок. Не удивлюсь, если нашу квартиру нашпиговали жучками и установили наружку. Что смешно само по себе. Какой дурак станет повторять попытку убийства под таким наблюдением? Это я к слову — по поводу скудных мозгов ищеек.
Отвез ребенка к теще, отоспался у нее пару дней. Если честно, то с Оксаной теперь общаться невозможно. Ее довели до полного озверения. Да, я знал, что она роется в бумагах отца, мы оба знали, где ключ от шкафчика. В нашем доме никто таких вещей не скрывал от семьи. И я понимаю, что она хотела проконтролировать: никому не нужны сюрпризы человека, который давно свихнулся на почве любви к одному из сыновей. Но теперь я думаю: а вот на черта так неаккуратно рыться, что отец сразу заметил! Да и вообще противная у нее привычка — копаться в чужих вещах и документах, считать деньги в чужих карманах. По себе знаю. Заначку и особые карточки держу только в сейфе на работе. Все остальное будет перерыто и проверено.
Оксана. Я не торопился обзаводиться семьей. Мне слишком комфортно было под крылом мамы, в положении младшего, маменькиного сынка. Женщины мне нравились одного типа — грудастые, простые и доступные блондинки. Так, чтобы взаимное удовольствие и взаимное отсутствие обязательств. Да и отцом становиться было ни к чему. Я сам по-настоящему еще не жил. С Оксаной познакомился случайно: она тогда работала приемщицей в нашей прачечной, куда я каждую неделю носил рубашки и прочие мелочи. Женщина всегда все поймет о мужике, который приносит грязное белье.
Короче, пригласил ее однажды к себе — кофе попить. Она, конечно, не секс-бомба, обыкновенная девушка с первым номером лифчика. В постели ничего особенного. Сам не знаю, как получилось, что мы стали встречаться регулярно. Более того: я почувствовал необходимость ее постоянного одобрения, оценки. Наверное, психологи объяснили бы это тоской по маме. А потом я понял, какое это удобство — женщина, которая живет твоей жизнью, интересуется любой мелочью, берет на себя все заботы о твоем здоровье, настроении, быте, даже внешности. Оксана о себе, кажется, и не думала. Я радостно побежал с ней в ЗАГС. Рождение сына принял как великий подарок. Семейные, уютные вечера, милый детский щебет, мир и покой. Таким был мой короткий рай. Потом, конечно, начались проблемы. Разочарование и обида, связанные с папиным завещанием, рухнувшие планы, невидимая стена, которая сразу выросла между мной и братом. Все это усугубилось тем, что Оксану моя родня не приняла. Мне казалось это вопиющей несправедливостью, снобством.
А сейчас — только себе и могу признаться — я понял, в чем дело. Сейчас, когда она постоянно взвинчена, озлоблена, ей не до притворства, не до хорошей мины. Смотрю на нее — колючие глаза, перекошенный от ненависти рот, голос стал неприятным, скрипучим. Что же будет дальше? Как говорится, в горе и радости? А уж в постели… И раньше-то мы просто отбывали свой супружеский долг. Я вызывал в памяти грудастых блондинок из порнофильмов, она старательно имитировала блаженство. Сейчас это уже не долг, это минутная случка для подкрепления союза. Мы остались вдвоем среди людей, которые нам не доверяют. Страшно привозить домой ребенка.
Конечно, в такой чудовищной ситуации никто не остался прежним. Я заехал вчера к брату. Там был и отец. Кристина, флегматичная, добродушная, никем и ничем, кроме Антона, не интересующаяся, — она стала растерянной, совсем заторможенной и подавленной. Об отце и говорить нечего: такое впечатление, что он постоянно дрожит от страха. Увез к себе Антона вчера вечером, Кристину просто отстранил, как мебель. Зашла к ним Мария, теща Антона. Красивая баба, высший класс. Всегда такая сдержанная, ухоженная и деловая. А тут — встала у порога, руки опустила, волосы распущены, глаза, как будто в ад заглянула. Смотрит на Антона, губу прикусила и молчит. Словно пленница с какой-то картины.
Оксана, кстати, сказала, что Кристине с Марией смерть Антона так же выгодна, как нам. Если говорить о выгоде. Мертвый Антон Кристину точно не бросит, не разведется, а мой папаша от великой печали и в память о любимом сыне наверняка перепишет все на нее.
В общем, мы все попали. И самый неприятный вывод — мы не любим, мы раздражаем друг друга. Распались союзы.
Кристина
Где-то читала, что спасение от смерти, второе рождение — это и есть самый большой подарок судьбы. Потому что человек и его близкие уже знают цену спасенной жизни. Я это сейчас понимаю как никто. Кроме Антона, конечно. Была такая радость… Буквально на несколько часов. А следующее утро принесло обиды, унижения и совсем уже непонятные вещи. Сижу, пришибленная, одна и ничего не понимаю. Антона увез отец к себе домой, меня и не подумал позвать. Сразу так поставил вопрос:
— Я очень рад, Кристина, что смогу, наконец, снять с тебя часть твоих забот. Никто не мог тебе помочь все эти дни, когда только тебя пускали дежурить у Антона. Я так благодарен тебе, девочка. Мы с сыном освободим тебя на время. Отдохни, дорогая. Займись собой. Успокойся, наконец. Все кончилось. Вы скоро оба вернетесь в нормальную жизнь.
И они уехали. Антон как будто обрадовался. Даже не оглянулся. Так обидно стало. Как в школе, когда выгоняли из класса. Может, и правда они хотели как лучше? Но так мог думать Андрей Петрович. Антон не может не понимать, что для меня это вовсе не лучше. Для него — конечно. В доме его отца тишина, чистый воздух, вишни на ветках. Лежи, читай, мечтай. И постылая жена не маячит перед глазами. Конечно, надоела. Кормила с ложечки, горшки выносила. Надо от меня отдохнуть. Нянька больше не нужна. Самое невыносимое — то, что Антон сейчас в полном уме. Нет ни ступора от лекарств, ни провалов от боли. Он ясно смотрит, отлично говорит, все понимает. У меня нет ни одного объяснения его поведению. Мы, конечно, не были близки в эту первую после больницы ночь. Он был слишком уставшим, потрясенным, что понятно. Но он даже ни разу не поцеловал меня. Радовался своему столу, компьютеру, книгам. Пил чай, как вернувшийся из пустыни, где не было ни капли воды. И только на меня натыкался, как на лишний предмет.
Я пыталась обо всем поговорить с Марией. Но она словно окаменела. Вдруг стала жаловаться на здоровье. Не поддержала эту тему. И меня именно сейчас накрыло настоящее одиночество. Я думаю о том, что родную маму не может заменить даже ее сестра. Мария всегда за меня билась, ей было важно, чтобы все видели, как она меня спасла. В какую успешную жизнь вытащила. А что в моей душе, это не ее проблемы. Так мне сейчас кажется. И еще мне кажется, что у нее появились свои проблемы. Может, что-то с любовником Борисом, жестким мэном. От него чего угодно можно ждать.
