— Господин Есенин, подождите, — приказал Иван Иванович, и я автоматически придержал коней. — Похоже, вы нарисовали себе странную картину и поверили, что это реальность. Не ошибитесь.
— А вы что, не всё сказали?
— Ничего из того, что бы касалось нашей к вам просьбы. Вы не против продолжить обсуждение? Тем более осталось немного.
Я влез обратно, стыдясь своей податливости. А может, тупости.
— Даю расклад, — произнёс он совсем уж без эмоций. — Рефери чрезвычайно опасен, но мы даже найти его не можем. Просто — найти. Не говоря уже о чём-то бо́льшем. Система не справилась, обделалась по полной. Как это возможно, спросите вы? Причина банальна: мерзавец так поставил себя, что стал необходим крупному бизнесу, и тот его прикрывает. У них своя Система, поэтому ситуация патовая. Кое-кто считает (опять палец на Кремль), что этот субъект полезен государству. Мы не согласны, но у нас приказ — Рефери не трогать. Нас держат за руки, уважаемый Сергей Михайлович. Приказ — это приказ. А частное лицо вроде вас приказам не подчиняется.
— Предлагаете ангажемент?
— С ушами да услышит. Гонорар — ваша полная, абсолютная легализация во всех сферах, в случае успеха, разумеется.
— Хочу внести ясность. Если вы думаете, что Есенин или Ушаков способны убрать кого-то по заказу — только потому, что однажды был срыв, — то у вас плохие психологи.
— Для начала надо человека найти и идентифицировать. Это первейшая задача. Дам совет: поменьше отвлекайтесь на посторонние темы — вроде коллекций, убийств друзей и раскопанных могил. (Совет был потрясающе безграмотный, но я устоял и промолчал.) Далее, убрать человека можно и не физически, вы отлично это понимаете. Достаточно дискредитировать его в глазах хозяев, и наши руки будут развязаны. В конце концов, хорошая комбинация — стихия оперативника, ваша стихия. А банду без головы мы и сами разгромим, будьте спокойны.
— «Банда без головы», название для романа… Разрешите бестактные вопросы?
— Спрашивайте.
— Какое отношение имеет ФСО к этой истории? Почему не ФСБ?
— Потому что в деле участвуют госчиновники первого ряда, а мы обязаны таких охранять в самых широких пределах, а если надо, без пределов. Кстати, именно с одним из таких вы и встретитесь, когда мы распрощаемся.
— Мне нужны наработки на Рефери.
— Всё — к Брежневу. Наработки кое-какие есть, но мало. Мы в принципе не можем открыто заниматься оперативно-поисковой деятельностью, тем более в данном случае. Технические возможности огромные, а фактически — не для нас… Развяжите нам руки, Сергей Михайлович.
— Как я понял, Рефери имитирует инкассацию. Что было в сгоревшем кейсе, который перевозил представитель «Ойло-Союза»?
— Не совсем имитирует. Он и правда создал фельдъегерскую службу, которая в некоторых случаях подменяет нашу, входящую в состав ФСО. Самые влиятельные люди государства пользуются его услугами, когда им требуется абсолютная конфиденциальность, потому, собственно, Рефери и прикрывают.
— Самые влиятельные люди не хотят, чтобы об их делишках узнали те, кто поддерживает порядок в государстве? — задал я риторический вопрос.
— Вижу, вы меня понимаете. Что они там возят? Мы не знаем. Крайне важно это выяснить, и самый короткий путь — спросить непосредственно у Рефери.
Короткий — не самый простой, подумал я. И уж тем более — не самый надёжный.
— Мне бы корочки, — попросил я. — Хоть какие-нибудь. Невозможно же работать.
— Сергей Михайлович! — сказал он с интонацией «Семён Семёнович!». — Вы частное лицо, не забывайте. Мишу Брежнева на поводке таскайте, у него корочки на все случаи жизни.
— И с оружием никак?
— Не имеем права. (Он подмигнул.) Не поверю, что это проблема.
Он правильно не верил, но озвучить просьбу я был обязан — ради страховки.
— Подытожим, — сказал Иван Иванович, и удивительная нотка торжественности вдруг прорезалась в его дистиллированной речи. — Я знаю, о чём вас попросят и что вам предложат оне, — те, кому мы как бы служим. Здесь вы услышали честный расклад. Дальше выбор за вами, с каким государством вам по пути: с тем, для которого бандит и убийца по кличке Рефери полезен, или с тем, которое хочет раздавить этого древесного жука, разъедающего в труху плоть великой страны.
По всему, тут бы заиграть музыкальной заставке из программы «Время», но было тихо. Только улица снаружи шумела. Не люблю пафос, и тем более не страдаю иллюзией, будто выбор всегда за мной.
Я чуть было не спросил, дескать, у нас в стране что, два государства, но одумался и промолчал.
Очевидно, сановник от спецслужб подал невидимый миру сигнал, потому что холуй в сером распахнул передо мной дверцу и объявил:
— Я вас провожу, товарищ Чухов.
Миссия выполнена. Передислокация
Вводная 3. Сентябрь 1978
Собака подвешена за шею к турнику, врытому в землю на краю детской площадки.
Площадка спрятана между теплицами и банькой, ни с улицы её не видно (с улицы вообще мало что видно, железный забор надежно прикрывает дачный участок), ни из дома. Участок, кстати, большой, двадцать соток, есть где поиграть втайне от взрослых.
Обычная приблудная псина породы дворняга, бездомная и никому не интересная. Она именно подвешена, а не повешена, это крайне важно. Шею её стягивает проволочная петля, другой конец проволоки переброшен через перекладину, при этом задние лапы имеют опору. Зверь едва достаёт до табурета, заботливо поставленного Иваном, вытягивается, тянется, стараясь удержать равновесие, однако этого хватает, чтобы не задохнуться. То есть собака ещё живая, убивать её пока рано. Да и не собирается Иван её убивать вот так просто, вздёрнув в петле.
Она не лает и даже скулить толком не может, для того, собственно, схема и придумана. А как иначе? Пасть скотчем не замотаешь, а намордник не помешал бы ей орать на весь посёлок. Подросток, сделавший это с животным, изобретателен и предусмотрителен.
Ивану лет примерно пятнадцать. Дитя на даче, коротает субботний вечер, ничего необычного. На Земле сентябрь, в дачном посёлке темно, лишь ртутный фонарь на дороге худо-бедно освещает эту сцену. Кстати, зовут мальчика, возможно, совсем не Иван, а, скажем, Альберт. Или, скорее всего, не так, не этак, а как-нибудь иначе. Саша, Андрюша, Костя… вариантов слишком много, чтобы пытаться угадать. Очень жаль, что истинное имя его остаётся в густой тени, отбрасываемой старым клёном…
Пятнадцатилетнему Ивану-Альберту бесконечно скучно.
Жил бы он в другом времени и в другом месте — там, где другие мальчики кричат «москаляку на гиляку», — он с юмором подумал бы, глядя на трепыхающееся существо: «Собаку на гиляку». Но сейчас — конец семидесятых, ещё здравствует Советский Союз, и то про́клятое место, где гиляка заменила народную душу, ещё не расползлось кляксой по карте.
