Едва я сделал шаг, хозяин резко подался назад и словно голосовой регистр переключил:
— Ко мне не подходить! Держать дистанцию. У моих людей приказ стрелять не задумываясь. Если кончат вас случайно, никого ругать не стану.
— Да нужны вы мне, — сказал я брезгливо. — Было бы к кому подходить — подошёл бы. Покажите, куда здесь уйти подальше. — Я зажал рот, имитируя рвотный рефлекс.
Хозяин изобразил нечто похожее на хохот, ничуть не обидевшись. Показал на секунду волчий оскал и опять превратился в сущего агнца.
Этот его смех… Чёрт, что за наваждение! Деланое, абсолютно пластмассовое веселье. Человек смеяться не умеет, но раз за разом пытается. Слышал я ведь, впитывал в себя эти звуки… когда? Где?
Холл выполнял функции и парадной гостиной. Помещение было просторное, с высоким куполообразным потолком. На второй этаж вела деревянная лестница. Влево и вправо уходил коридор, а куда-то вглубь вели закрытые двери. Была и печка — голландская, до потолка, в виде шестигранного столба, встроенного в угол, облицованная изразцами. В голландских печах еду не приготовишь, одежду не просушишь, это просто штуковина для обогрева. Вверху от неё ответвлялись воздуховоды, которые потом, на крыше, превращались в трубы…
— Будьте благоразумны, этого достаточно, — сказал хозяин. — А знаете, что? Уж простите великодушно, мы всё-таки завяжем вам руки, чтоб никого не искушать. Ваша знаменитая непредсказуемость достойна серьёзного к себе отношения… Баян! — скомандовал он.
Так вот ты какой, Баян, подумал я, разглядывая типичного с виду кавказца. По словам Шпунтика — чемпион Дагестана за какой-то лохматый год. То ли по борьбе, то ли по боксу. Ну, это мы, придёт время, проверим.
Баян вытащил пушку и наставил на меня для страховки (ох уж эта моя непредсказуемость, как её здесь боятся); двое, повинуясь команде, заломили мне назад руки и скрутили запястья шнуром миллиметров пять в диаметре.
— Бляха-муха, во всём доме нет наручников, — еле слышно прошептал Баян.
Хозяин услышал и прокомментировал, словно извиняясь:
— Недавно эту усадьбу приобрели, ещё переезжаем.
— Франкенштейн подыскал? — небрежно вбросил я.
— Да, он вариантов пять нашёл, хотел, чтоб нам с ним комфортно было. Но этот вариант — просто мечта! Рядом с кладбищем, с НАШИМ кладбищем… У нас тут башенка есть астрономическая, если с неё в хорошую оптику смотреть, можно увидеть могилы.
— Чьи могилы?
— Не все, к сожалению. Могилу вашей жены нельзя, деревья мешают… Я вижу, вы меня до сих пор не узнаёте, — констатировал он, донельзя довольный. — Это великолепно.
— Вы Рефери, — пожал я плечами.
— Да, прилепил ко мне такую погремуху один из финансовых тузов, не помню, когда. Я не возражал. Но! Вы-то меня не узнали! (Он сочно выделил это «вы».) Я всё гадал, узнаете или нет? Оказалось — нет!!! И пока это самая радостная на сегодня новость.
Он болтал просто невыносимо, слова хлестали из него, как из пробитого водопроводного крана. Считанные минуты прошли, а я уже устал от этого павлина. Возможно, он и сам это понимал. Но зачем нужно было рисоваться передо мной? Какой скрытый мотив?
— Есть и другие радостные? — спросил я.
— Конечно! — возликовал Рефери. — Я даже с них и начну. Пойдёмте, покажу.
И мы пошли — по коридору налево, свернули в комнату с пустыми стеллажами, попали в новый коридор, — и дальше, дальше, дальше… Кто ж ты такой, думал я, разглядывая подвижную спину этого ублюдка. Я должен был его узнать — и не смог. Да что ж с моим мозгом? Вроде в последнее время по нему не били, хотя в молодости всякое бывало. Состарился?
— Дом условно разделён на три блока, — попутно объяснял мне хозяин. — Когда-то, во времена лабораторий и других казённых учреждений, весь второй этаж и противоположное крыло были отданы специалистам, для работы. Сейчас это место для гостей, там спальни, много спален, а также мой кабинет, другие домашние помещения. Ну а мы направляемся в левое, хозяйственное крыло. Здесь помещения для прислуги, нынче — для охраны, есть кухня с отдельным входом, столовая, котельная. Есть и совсем неожиданные помещения, например, комната для лыж… Впрочем, путешествие закончилось.
Мы стояли в глухой части дома, в низком и тесном коридоре, перед дверью, обитой железными полосками, изрядно порченными ржой.
— Раньше там мыли кареты и повозки. А сейчас… Давайте посмотрим?
Как будто Рефери требовалось чьё-то согласие. Он вдавил дверь внутрь (она ушла со скрипом), вошёл первым, а его холуи сзади меня тупо втолкнули.
И я застыл на пороге, как электричеством пронзённый. Превратился в столб волей злого колдуна.
Было здесь отчего оторопеть. И злой колдун был — высокий, плотный, в спортивном костюме от «Найка». Он горделиво обвёл пространство рукой: дескать, полюбуйтесь на мои достижения.
Белые крашеные стены, побелённый потолок. Вместо дальней стены — ворота, через которые сюда когда-то въезжали кареты; они наглухо стянуты цепями, фактически это тоже стена. Каменный пол оборудован стоками для вывода грязной воды. Когда-то — для воды. Сейчас, понятное дело, отсюда вымывали не просто воду… К полу привинчены два стальных кресла с высокими спинками. В точно таком и сидела связанная Викторина на той фотке, которую показывал мне Вошь.
В данный момент Вика не сидела ни в каком кресле, она была свободна, деловито перемещалась по комнате, чем-то занятая. В голубом рабочем халате. Связаны были другие люди, сразу двое: Шпунтик и… Юлия.
Оба раздеты догола. По всему телу торчат иголки для внутривенных инъекций, из которых потихоньку сочится кровь. Оба пленника поразительно похожи на новогодние ёлочки, все такие радостно капающие, разукрашенные красным.
Впрочем, из Шпунтика почти не текло. Шпунтик был крайне плох, упал бы набок, если б не ремни. Его кожа, пергаментного жёлтого цвета, обтягивала череп, рёбра, таз. Если инженер ещё и не отъехал, то уже отъезжал безвозвратно, это точно.
Юля была ещё свежа, видно, что боролась с паникой. Жертвы были обездвижены не наглухо, существовали маленькие степени свободы. Видимо, специально. Разные люди, медленно угасая, себя ведут по-разному. Маньяку интересно на это смотреть.
Поскольку жертвы трепыхались, то иглы двигались вместе с ними, иногда выскакивая из вен или даже падая на пол. Вика хлопотала вокруг, поправляя, поднимая, вставляя заново.
На треноге стояла видеокамера, снимая всё это великолепие (я отметил сей факт).
— Хорошо выглядишь, — сказал я Юле. Думал, подбодрить, поддержать шуткой.
Она спросила в ужасе:
— Ты с ними?
— Не сходи с ума, — сказал я ей. — Пока нет причин сходить с ума. Я такой же пленник. Но мы скоро уберёмся отсюда, наберись терпения.
— Я подсчитала, — сказала мне Юля, стараясь выглядеть спокойной. — Если терять кровь такими темпами, то мне осталось от сорока минут до часа. Но необратимые изменения начнутся раньше.
