Подошёл Марик.
— Гандбол — это сила, — сказал он. — Мама была права.
— Как там? — спросил я. — Вы не пострадали?
— Там закончилось. С нами порядок, только твоего Мишу рвёт и на голову жалуется. Прислуга разбежалась, охранники проявляют полную лояльность.
— Что с Юлей?
— Пытается сама себя лечить. Всё время спрашивает про тебя.
— Много убитых?
— У нас? — удивился он.
— Вообще.
— Знаешь, я не считал. Раненых — много. Но убитые тоже есть. Я гляжу, только здесь, у тебя, их… трое? Или все четверо?
— Что Баян?
— Отправился в страну вечной охоты.
— Туда ему и дорога.
— А с этим хорьком что? — Носком берца Марик пнул извивающегося подо мной червяка.
— Ты никому не расскажешь?
— Зуб даю.
— Тогда сделаем с ним вот это…
Я ножом распорол на Лёне рубашку и майку. Взял одно из двух его шил, продемонстрировал ему, потом медленно (ещё, ещё медленнее!), воткнул острие в подложечную область — до упора.
— Обрати внимание, — показал я Марику. — Спица вошла под мечевидный отросток, ниже грудины. Проткнут желудок и поджелудочная, которая постепенно начинает выделять сок. Бешеная боль будет нарастать. Теоретически спасти его могут, но на практике — исключено. Не успеют. Хорёк пока ещё жив с виду, даже вякнуть что-то может, но фактически он мертвец. Мы уйдём, а он останется здесь один, зная, что подохнет. И чем дольше проживёт, тем страшнее будет боль.
— Откуда знаешь?
— Франкенштейн просветил, ещё когда я держал его за человека.
— Меня беспокоит слово «теоретически». — Марик поцокал языком. — Есть такие особи, для которых даже микронный шанс превращается в реальность. Не из этих ли твой приятель?
— Что предлагаешь? Имей в виду, быстро подохнуть я ему не позволю.
— Дай шило, — попросил Марик.
Я слез с неподвижного, пребывающего в шоке тела:
— На.
Он выдрал рубашку и майку из Вошиных джинсов, полностью обнажив бледное, покрытое редкими волосиками брюхо. Пропальпировал область справа, после чего взял у меня шило и вогнал его в нужное место. Тоже до упора.
— В печень, — пояснил он мне.
— Да, я понял. Ты прав, это гарантия. Желудок плюс печень… даже символично. — Я направился к калитке, выискивая по пути мои стволы, брошенные где-то здесь.
Марик в долю секунды оказался у меня на пути, словно телепортировался.
— Папа, ты куда?
— Босс удрал. Я за ним.
— Папа, ты не в себе. Соберись с мыслями, подумай, что вокруг происходит…
— Ты мне сам рассказал — всё в полном ажуре. Собирайтесь и уезжайте отсюда. Созвонимся.
— Папа! — крикнул Марик с отчаянием. — Мы уедем вместе! Пойдём в дом, не упрямься… — Он взял меня за руку и попытался повести к дому. Да что это такое! Я вырвался.
— С Боссом нужно покончить, как ты не понимаешь!!!
— Но не пешком же.
— Ты меня остановишь силой?
— Если надо, остановлю.
Он? Меня?? ОСТАНОВИТ??? Мысленно усмехнувшись, я провёл колющий удар ему в живот. Имитировал, конечно, хотя в руке у меня было шило — третье из тех, что отобрал у Вши. Я остановил бы удар, если б Марик лопухнулся. Я думал, он защитится на вбитых мною рефлексах: отобьёт руку противника и попытается провести заднюю подножку, открывшись в этот момент уже для моей подножки. Думал, в очередной раз поучу курсанта… Там, куда я бил, живота вдруг не оказалось, зато мир стремительно крутанулся, я грохнулся спиной о землю, и взгляд мой растворился в бескрайней голубизне.
Сверху надо мной нависло лицо Марика:
— Ничего, здесь травка, мягко.
— Что это было?
— Ты захотел упасть. Я тебе помог.
Я вскочил в гневе.
— Пропусти! Пока Босс ещё недалеко уехал…
— Папа, очнись! Ты, конечно, идиот…
— Я не идиот, Марик. Я убийца. Как и ты. Как и мама. Семья у нас такая.
— Папа, у тебя приступ!
Он меня лечил!
Мой «конёк» (в борьбе это называется «коронка») — подножки. Очень смешной взгляд у противника, пропускающего этот приём, совсем не такой, как, например, при бросках через бедро, через спину и тому подобное. Во взгляде — удивление. Наверное, он невольно думает, мол, надо же так элементарно попасться, на ровном месте споткнуться. И Марик отлично знает мои предпочтения. А я знаю, что он знает… Я взял его за ворот военизированной куртки (в военторге покупал?); он ответил мне тем же. Постояли так секунду-другую, глядя друг другу в глаза. Потом я резко перекинул руку на другое его плечо, крест-накрест, и пошёл на заднюю подножку, имея в виду, что, когда он отставит ногу, я брошу его с захватом руки. Это букварь, я не сомневался, что Марик прочитает эту нехитрую комбинацию на раз — и начнёт проводить бросок через грудь. Тут-то я и проведу собственный бросок через грудь…
И вновь огромное небо опрокинулось на меня.
— Слишком предсказуемо, папа, — раздался сочувственный голос Марика.
Опять я вскочил. ВСКОЧИЛ!!!
В борьбе мой сын оказался неожиданно хорош, но не бить же его за это? Он будто мысли мои прочитал:
— Ударная техника разрешается или только борцовская?
— Только боремся, — сказал я, ощущая, что не говорю, а хриплю, и что я смертельно устал.
Третью попытку даже описывать не буду. Давно такого позора не испытывал.
Лежал на травке, глядел в голубое безоблачное небо, и вставать не хотелось… И потихоньку, царапая воспалённые извилины, вползало в мозг понимание: а ведь это у меня психоз. Реакция на войну. Давно я не был на войне, и вот она сама пришла в мою жизнь. Мозги — тонкая штука, расстроить их легко, вернуть в исходное положение труднее.
Был психоз. Слава богу, недолгий и бескровный. Был — и отпустил. Вроде бы…
— Где ты так насобачился? — спросил я.
Марик сидел рядом на корточках.
— В Твери, папуля. Семнадцать лет — что, сидеть без тренировок? Вот и нашёл нового учителя. Потом нашёл другого учителя. Так и поднимал квалификацию.
— Похоже, они круче меня.
— Они просто другие. Чтобы быть лучшим, нужно учиться у лучших и разных. Это избитая и известная истина.
— А вчера утром, когда мы с тобой спарринговали…
— Я поддавался. Ну извини, берёг твои старые кости и дряблое самолюбие.
— У меня даже подозрений не возникло. Так поддаваться — признак настоящего мастерства.
