– Сомнительный интерес, – проворчал подъездный. – Тут останусь, присмотрю за вами. Неровен час, еще какую гадость сюда подманите сдуру, так я ее хоть почую, сделать чего успею.
Надо же, не думал, что он так на мои забавы отреагирует. Любопытно, а что по этому поводу Нифонтов сказал бы? И не узнает ли он часом о моих экспериментах?
Впрочем – если узнает, тогда и говорить с ним будем. А если нет – так и ладно.
Пока Родька готовил горелку, начищал плошку и пестик, я сначала открыл книгу на нужной странице, а после пошел в комнату, где взял один из своих старых телефонов и вставил в него «симку», которая, хвала небесам, к нему подошла. Просто телефон был сильно не новый, аж кнопочный. Но выбор у меня, увы, был невелик. Имелась одна модель поприличнее, но ее окончательно присвоил себе Родька и теперь с ней не расставался. Очень ему нравилось с ней играться. Можно было бы отнять, но это будет такая драма, такая трагедия… «Великолепный век» отдыхает.
Ну нафиг, короче.
Аппарат покурлыкал и сообщил мне, что есть несколько непрочитанных сообщений, которые, предсказуемо, оказались от Ряжской. Я их даже читать не стал. Чего там может быть нового?
– Хозяин, – окликнул меня слуга с кухни. – Все готово. Давай, говори, какие ингредиенты для дела нужны? Я читать не умею. Да и нельзя мне в книгу лезть, ты знаешь.
– Ага, – я положил телефон на шкаф, прихватил кое-что из кармана пиджака, который так до сих пор и валялся на диване, а после поспешил к нему. – Молодца. Значит, так, сначала измельчи меру тысячелистника, потом добавь к нему тополиный бальзам, десять капель.
– Десять капель, – повторил Родька. – Ага, что дальше?
– Дальше, – я поводил пальцем по листу книги. – Ставим на огонь и добавляем по три меры росянки и наперстянки. После, как закипит, бросим пять сушеных ягод бузины. Ну и два корня – папортника и рогоза, это, я так понимаю, для нашей защиты.
– Немудрящий рецепт, – заметил Родька. – Больно прост.
– Это на первый взгляд, – веско произнес я. – Под конец надо добавить в получившуюся смесь кровь, слюну или какую другую часть того, на кого мы напустим мару. Без этого ничего не получится.
– Жутко звучит, – заметил Вавила Силыч. – «Часть». Палец – тоже часть.
– Ну да, – согласился я. – И зуб тоже. Но мне они не нужны. У меня есть слюна. Высохшая, но все же.
И я с гордостью продемонстрировал этой парочке обгрызенную зубочистку, которую прихватил в кабинете Силуянова. План-то у меня созрел сразу, так что времени там я не терял. Да и сложности особой это не составило – их там было немало. Весь офис потешался над тем, как шеф безопасников бродил по коридорам, жуя зубочистки, и одну из своих кличек, а именно «Шериф Пупкин», он заработал именно благодаря им.
– Всю бросать нельзя, – сообщил мне Родька. – Больно здоровая. Дай, я вон тот, измочаленный конец состригу и измельчу.
Мой слуга привычно сноровисто подготовил все, что было нужно, и разложил в той последовательности, которая была указана в рецепте.
– Огонь средний? – уточнил он у меня.
– Не знаю, – озадачился я. – Тут ничего не сказано.
– Значит, средний, – заключил Родька. – Давай, хозяин, чего ждать?
– Может, все же ну его? – предложил подъездный, понял, что мы уже не отступим и печально покачал головой.
– Понеслась, – скомандовал я. – Три меры воды и дать ей забурлить…
Компоненты летели в плошку один за другим. Мы уже неплохо сработались с моим слугой, да и я более-менее поднаторел в этих делах. То есть уже не дергался, как тогда, в самый первый раз.
– Корень рогоза, – не отрывая глаз от страницы книги, скомандовал я. – Должна появиться густая белая пена.
– Бросил, – отозвался Родька. – Ага, пошла пена.
Я глянул в плошку. Точно, есть такая. Как пленка на молоке, точнее не скажешь.
– Давай, закидывай зубочистку, – потер руки я. – Если все пойдет как надо, пена после этого должна осесть.
Родька забросил в плошку маленькую жменьку светлых древесных лохмотьев и уставился на бурлящую жижу.
Пена вспучилась, словно ее кто-то толкнул вверх оттуда, изнутри, а после исчезла без следа, а в самом центре темного варева появилась маленькая, с булавочную головку, воронка.
– Все так, – удовлетворенно сказал я. – Ну а теперь главное. Кхм! «Мара-сонливица, есть работенка простая, несложная, для тебя приятная, для меня нужная. Войди в сон человека, что я тебе указал, забери его покой, заставь его узнать, что есть страх. Дарую тебе власть над снами его сроком на одну ночь, с того момента, как взойдет звезда полуночная, до того мига, как пропоют третьи петухи. После же сон его более не твой и душа его тоже не твоя, уходи туда, откуда пришла. Тревожить же человека того, а тем паче меня, более не смей, запрещаю тебе это именами богов древних и всесильных».
По мере того, как я начитывал текст призыва мары, воронка в плошке раскручивалась все сильнее и сильнее, под конец я даже испугался, что она вот-вот вовсе свалится с горелки.
Но нет, обошлось, не свалилась. Зато с последним словом плошка дернулась, что-то свистнуло над ухом, как пуля, а после раздалось истошное шипение, как когда кофе из турки на плиту льется.
Родька глянул в плошку, присвистнул и мигом выключил огонь. И правильно сделал, потому греть там было больше нечего.
Плошка была пуста.
Глава пятая
– Ну, хозяин, кое-кому нынче лихо придется! – радостно сообщил мне Родька, намывая в раковине плошку. – Ух, пожалеет та вражина о том, что с тобой связался! А и правильно – не распускай руки!
– А я так скажу – не связывался бы ты с марами, – высказал свое мнение и Вавила Силыч. – Капризные оне. И опасные очень. Опять же – всегда лазейку в заговоре ищут. Чтобы, значит, не того, на кого указали, к рукам прибрать, а того, кто их призвал.
– Да? – заинтересовался я и развернулся вместе с табуреткой, на которой сидел, к подъездному. – Почему?
– Ты тигру в цирке видел? – ответил вопросом на вопрос он.
– Видел, – кивнул я. – В детстве.
– Она, тигра-то, с тумбы на тумбу лихо прыгает, когда цирковой кнутом щелкает, – неторопливо проговорил Вавила Силыч. – А сама только и ждет, когда тот зазевается. Потому как – дикий зверь. Это тебе не собака комнатная, или там рыбка аквариумная, у нее инстинкты есть, и главный из них – желание жить свободно. Как ты тигру эту ни корми, как ни холь, все одно, если зазеваешься, сожрет она того, кто хлыстом машет. И мясо то для зверюки куда вкуснее будет, чем любое другое. У него вкус свободы. Вот и мары так же. Человека потерзать для них в радость, но забрать душу или даже жизнь у того, кто их заставил что-то делать – куда приятственней. Да и не только о марах речь. Любая нечисть и нежить на призывающего особый зуб всегда имеет. Ты, Александр, это крепко запомни. Если уж взялся кого себе на службу ставить из-за кромки – десять раз проверь, что до тебя этот гость не доберется.
