Нары здесь были пристегнуты к стене, сидеть на них невозможно. Два дефективной внешности типа сидели на корточках, думали о чем-то с пустыми глазами, курили. Паша решил отлить – в углу возле двери был унитаз, вмурованный в пол. Он кивнул в знак приветствия, расстегнул ширинку.
– Я не понял, пацан, ты что, с прибором на нас кладешь? – спросил один, поднимаясь.
Лицо у него узкое, нос острый, а глаза непропорционально большие, навыкате. Ни дать ни взять – килька в томате. Вернее, в табачном дыму. Только Паше совсем не было смешно. Он торопливо застегнулся, настраиваясь на драку.
– Это ты сестренку мою разлохматил? – спросил второй.
Этот был покрупней, помордастей, но при этом производил впечатление немощного. Кожа лица темная, грубая, вся в морщинах, зубы коричневые, движения вялые. Ощущение такое, что он гниет изнутри.
– Твою сестренку? – нахмурился Паша.
Везет Ирке на братьев, один урод, другой – еще хуже.
– Мою сестренку, – кивнул гнилозубый.
– И как ее зовут?
– Какая разница, как ее зовут? – Узколицый вплотную приблизился к Паше и дернулся, имитируя атаку.
– Вранье это все.
– Что вранье?
– Не трогал я никого.
– А тебя тронут… пряник, – осклабился гнилозубый.
От него невыносимо воняло, неужели Паша должен был привыкнуть к этим жутким условиям существования? А делать нечего. Тем более что вонь – это еще не самое страшное.
– Молодой, в самом соку, – ухмыльнулся узколобый.
– Сестренку ты мне, пряничек, испортил. Зачем она мне теперь такая. Сам теперь мне сестренкой будешь.
– Медсестренкой, – хохотнул узколицый.
И зачем-то стал расстегивать ширинку.
– Процедурку проведешь и можешь отдыхать, – глумливо сказал он.
– Не буду я ничего. – Паша попятился к двери.
– А придется, – развел руками гнилозубый. – Ты к нам по лохматой статье заехал. Теперь тебя зовут Оля…
– Павел я!
– Паша… Мне все равно на ком жениться, на Оле или на Прасковье. – Лупоглазый жестом показал, что должен делать Паша. – Лишь бы она не тормозила.
– Отвали!
– Не понял. – Уголовник начал застегивать ширинку, выразительно глядя на своего дружка.
– Параша не хочет родину любить? – оскалился тот. – Научим.
Паша понял, что слов больше не будет. Его будут бить, ломать, ставить на колени. И никто ему не поможет, надеяться можно только на себя. Если он сейчас сдастся, если уступит, его превратят в половую тряпку.
Он должен был ударить первым. Вырубить узколицего, чтобы не путался под ногами, и заняться его вонючим дружком. Но ударить Паша не смог. Ноги почему-то затяжелели, руки онемели. Это все, это конец. Даже если он выстоит сегодня, его сломают завтра. Весь мир ополчился против него, выстоять нет никаких шансов.
– Давай, сахарный, по-хорошему! – Лупоглазый схватил его за шею, стал пригибать к себе.
Только тогда Паша его ударил. В живот, кулаком. Узколицый согнулся пополам, но его дружок ударил в ответ. Костяшки его пальцев рубанули в кадык, от боли у Паши потемнело в голове. И дыхание как будто отключилось. За первым ударом тут же последовал второй. Это пришел в себя лупоглазый.
Его сбили на пол, принялись месить ногами – в лицо, в живот, в спину. Ему оставалось только закрываться.
– По зубам бей! – грохотало откуда-то с высоты. – Они ему больше не нужны!
Паша закрыл рукой рот, но твердый носок ботинка врезался ему в затылок, и в голове что-то отключилось.
В себя Паша пришел от острого запаха. Он лежал на жесткой кушетке в каком-то узком помещении с зарешеченным окном, а мужчина в роговых очках прижимал к его носу ватку с нашатырем.
– Ожил? – спросил мужчина.
И махнул рукой, кого-то отсылая.
– Где я?
– В медпункте. Как самочувствие?
Мужчина в очках не ждал ответа, он хотел знать все без подсказок. Какое-то время он просто смотрел Паше в глаза, затем взял молоточек, поводил им из стороны в сторону.
– Похоже на сотрясение. Здесь болит?
Мужчина ощупал голову, руки, ноги. У Паши болело все, но переломов, похоже, не было. Даже зубы все целые. Голова кружилась, перед глазами плыло, но в его случае по-другому и быть не могло.
– Это правда, что тебя в изнасиловании обвиняют? – спросил мужчина.
– Вранье все это, не было ничего.
– Уголовники разбираться не станут. Они уже штаны с тебя снимали, когда их разогнали. Сам должен понимать, зачем. Лучше договориться.
– С уголовниками?
– Если изнасилования не было, а ты здесь, значит, это кому-то нужно.
– Кому?
– Думаешь, ты первый такой? Кому-то деньги нужны, кому-то обручальное кольцо. Твоей девчонке что нужно?
– Ну, во‐первых, она не моя. А во‐вторых, деньги ей не нужны.
– Значит, колечко. На пальчик.
– Может быть, – пожал плечами Паша.
– Соглашайся.
– Так вариантов нет.
– Значит, будет… Если ты, конечно, не насиловал.
– Нет!
– Тогда жди, – усмехнулся мужчина. – Предложение обязательно последует.
Фельдшер как в воду смотрел. В тот же день Пашу вызвали на допрос к следователю, и он узнал, что Сорокина готова забрать заявление. Если он согласится оформить с ней отношения. Паша сказал, что ему еще нет восемнадцати, Чеснокова лишь усмехнулась. При особых обстоятельствах брак можно заключить и в шестнадцать. А эти обстоятельства уже наступили. Более того, они уже фактически поставили Пашу на четвереньки.
Глава 7
Жизнь диктовала свои правила. Когда-то Катя хотела поступать на исторический, но сейчас ее больше интересовал диплом экономиста. Эпоха рыночных отношений, всеобщее помешательство на коммерции. Отец, правда, легких денег не искал, он взял в аренду несколько гектаров земли, теперь он фермер с большими планами на будущее. Свой агрокомплекс у него будет к тому времени, когда Катя окончит институт. Ну, это если их послушать…
А Катя слушала себя. Нет у нее желания быть экономистом в семейном бизнесе, она хотела жить и работать в большом городе. Лучше всего в Москве. Туда она после школы и отправится. Вдруг ей повезет остаться там после распределения? Если, конечно, это распределение существует. Вроде как отменили…
Катя мотнула головой. Хватит мечтать. В институт еще поступить надо, а у нее с точными науками не так хорошо, как с гуманитарными. На экономическом без математики никак. Так что хочешь не хочешь, а надо корпеть над учебниками.
