– Ты собиралась увезти Риса из башни – я должен был узнать зачем! Я хотел только…
Он перехватил ее взгляд и сбился, не в силах продолжать. Евангелина смотрела на него в упор, сдвинув брови, и видно было, что она расстроена. Меньше всего на свете Коулу хотелось ее огорчать – ведь она к нему так добра!
– Извини, – неуклюже пробормотал он.
Некоторое время они стояли у изгороди в неловком молчании. Евангелина уставилась на мешок, отрешенно толкая его носком сапога. Казалось, она силилась принять какое-то решение.
– Что это была за книга? – спросил наконец Коул.
Храмовница вскинула голову, опешив от неожиданности.
– Какая еще книга?
– Ну та, в спальне. Ты достала ее из шкафа… мне показалось, что она тебе очень нравится.
Лицо Евангелины изменилось. Взгляд ее смягчился, сделался почти печальным – в точности как когда она смотрела на старинный фолиант.
– Эта книга принадлежала… моему отцу. – Голос Евангелины дрогнул, и она отвела взгляд. – Песнь Света. Вдвоем мы часто ее перечитывали. Ты… ты знаешь, что такое Песнь Света?
– Нет.
Храмовница кивнула с видом, словно и не ожидала услышать иного ответа. И вдруг одарила Коула смущенной улыбкой:
– Мой отец тебе понравился бы. Он был хороший человек.
С этими словами она скорбно вздохнула и помотала головой, отгоняя мрачные мысли. А затем внезапно подалась к Коулу и поцеловала его в лоб.
– Ступай, – велела она мягко. – Поговори с Рисом. Он тебя ни в чем не винит.
И, подхватив с земли мешок, зашагала к сараю. Коул глядел ей вслед, растерянно ощупывая лоб. Там, где его коснулись губы Евангелины, кожа словно горела, и этот жар распространялся по всему телу.
Эта сцена тоже опечалила Коула. Евангелина скоро забудет его. Через неделю – может быть, через месяц. Только он, Коул, и будет помнить этот поцелуй.
Он направился к Рису и Фарамонду. Источавший сияние посох Риса служил им своеобразным светильником. На земле между ними лежала раскрытая книга из тех, что прихватил с собой старый эльф, и оба были поглощены чтением.
Коул остановился в нескольких шагах от них, угрюмо наблюдая за этой сценой и втайне надеясь, что его присутствие останется незамеченным.
Как бы не так.
– О, здравствуй! – удивленно воскликнул старый эльф. – Откуда ты взялся?
Рис ухмыльнулся.
– Это Коул, – пояснил он уже в десятый раз с тех пор, как они покинули Адамант. – Я тебе о нем рассказывал, помнишь?
Фарамонд нахмурился в явном замешательстве:
– Тот самый юноша, которого все забывают? Не думал, что так скоро с ним встречусь. Мне-то казалось, никто не знает, что мы здесь.
Затем лицо его просветлело, и он разразился заливистым смехом:
– Ну конечно же, дело во мне! Он все время был здесь, а вот я его как раз позабыл! Чудесно!
Он хохотал так, что слезы навернулись на глаза. Коул насупился, и Рис одарил его косым взглядом, в котором явственно читалось: «Терпи!» Он и терпел.
– Что же тут чудесного? – вслух осведомился Рис.
Хохот Фарамонда превратился в сдавленные смешки, а потом и вовсе стих. Так же стремительно старый эльф посерьезнел. Печально глянув на книгу, он провел пальцем по странице.
– Не так уж это плохо, когда никто не помнит, что ты натворил, – задумчиво проговорил он, – но все же гораздо лучше, когда об этом не помнишь ты сам.
– Что бы я ни делал, об этом никто не помнит.
Эльф поскреб подбородок и искоса глянул на Риса:
– А если вести записи? Возможно, письменное свидетельство о существовании этого юноши могло бы благотворно повлиять на память окружающих. Как полагаешь?
Рис пожал плечами:
– Не знаю. Мне не удалось найти в архивах никаких записей, относящихся к Коулу, а уж я искал на совесть, поверь. Не исключено, что они просто исчезли.
– Поразительно! – Странные прозрачно-голубые глаза эльфа воззрились на Коула так, будто он был загадкой, которую следовало немедленно разгадать. Коул внутренне поежился под этим испытующим взглядом. – Скажи-ка мне, юноша, вот что: способен ли ты творить магию?
– Не думаю.
– Хмм… быть может, расстройство маготока?
Рис и Коул обменялись недоумевающими взглядами.
– Расстройство чего? – осторожно переспросил маг.
– Этот термин ввел магистр Аллинеас, живший в середине века Башен. Он утверждал, что магический дар подобен текущей реке. Будучи верно направлена, река эта находит путь к океану – так случилось с тобой, Рис, и со всеми магами, способными творить заклинания. Однако же, будучи предоставлен самому себе, магический дар может устремиться в ином, совершенно неожиданном направлении. Тем не менее он так или иначе себя проявит.
Рис нахмурился:
– Ты хочешь сказать, что Коул – подзаборный маг?
– Этот уничижительный термин придуман Церковью. До появления Круга магический дар проявлялся различными способами, зачастую направляемый традициями седой древности. Иные из этих, как ты выразился, «подзаборных магов» повелевали силами, которые недоступны никаким заклинаниям Круга. Их непредсказуемость сочли опасной.
– Ты будто одобряешь это.
Эльф развел руками:
– Я лишь цитирую старинные тексты. И тем не менее должен отметить, что Аллинеас употребил слово «расстройство» не случайно. Такой самобытный дар был не просто непредсказуем, но совершенно неупорядочен. По словам Аллинеаса, эти люди, общаясь с духами, зачастую ступали на путь зла… и многие сходили с ума. Жизнь их обычно длилась недолго.
Коул приуныл. Вот оно, значит, что. Именно так он и думал: вопреки всем надеждам Риса, излечить его невозможно. Повернувшись, он побрел прочь и вдруг услышал яростный шепот Риса. Старый эльф проворно вскочил и, нагнав Коула, схватил его за руку.
– Создатель милосердный! – воскликнул он. – Я сказал это не подумав! Умоляю, не слушай меня!
– Но это правда.
– Слова, всего лишь слова! – Глаза Фарамонда затуманились, и он с пылом проговорил: – Все, чего я достиг своими трудами, свидетельствует об одном: всякая теория может оказаться ошибочной. Помни об этом, юноша!
Коул неожиданно подумал, что у него много общего с этим старым эльфом – куда больше, чем могло показаться. Фарамонд погружался в небытие, которого так страшился Коул, и даже после того, как выбрался оттуда, не стал опять настоящим. Он словно призрак, невесомая тень себя прежнего, которую без труда развеет легчайший ветер. Коул явственно чуял, как душу старого эльфа заволакивает тьма – та, что преследовала его самого.
– Каково это – быть Усмиренным? – спросил он вдруг.
