– Он вообще не ел мяса… – произнесла она без какой-либо связи с моей предыдущей репликой. – И в дом его запрещал приносить… И в магазины, где были прилавки с мясом, не заходил… Понимаешь?! Ни хрена ты не понимаешь…
Я и в самом деле ни хрена не понимал. Осторожно спросил:
– «Он» – это кто?
Катя вновь ответила невпопад:
– Сегодня твой день… Мне нужен мужик. Пойдем, трахнешься бесплатно.
Зов, притащивший меня сюда, практически смолк, я его не ощущал. Но он никуда не исчез, лишь затаился – и сейчас хлестнул, как бичом. Кархародон проявился в мозгу: «Да! Пойди! Трахни! Потом убей!» – однако Чернецов пока держал ситуацию под контролем.
Я залпом допил водку, желая выгадать пару секунд для поиска отмазки. Не потребовалось, порыв Кати угас почти мгновенно, и она вернулась к прежней теме:
– Не ел мяса… А потом повесился, оставил записку, одно слово: «Простите!», а отец не знал, ему сказали, что сам умер…
«Не буду ни о чем расспрашивать, и так все расскажет», – решил я, и в общем-то был прав, но не учел один фактор: на сцену вернулся Михаил Рваный. С нового ракурса я смог разглядеть, что псевдоним он выбрал не с кондачка – по щеке тянулся неровно заживший шрам, от уголка губ к уху.
Отдохнув и набравшись сил, Рваный начал петь. И банально заглушал Катю. А переспрашивать нерасслышанное я опасался, сбить ее сейчас с мысли легче легкого… Она ведь не мне рассказывает, она изливается мирозданию, и лучше не напоминать лишний раз о своем присутствии…
В результате обрывки фраз я слышал, лишь когда смолкал голос барда и звучали инструментальные проигрыши.
Получалось примерно так:
Отвели меня на лобное место
И вогнали пулю в лобную долю,
Зарыдала, забилась невеста,
Кореша по первой приняли стоя.
(…все передохли с голодухи, и друзья, и соседи, и девушка его, он один…)
И душа сквозь дырку новую в теле
Улетела, словно птица на волю.
Кореша, докушав водку, запели,
Лишь невеста все волчицею воет…
(…совсем пацаном был, папаша-то мой, но на всю жизнь запомнил, и мне…)
В небесах ворота райского сада
Стерегут менты, все в белых фуражках,
Отрастили крылья, как для парада,
С ними опер с РОВД, Зыков Пашка.
(Опер Зыков наверняка не был выдуманным персонажем – его фамилия вызвала оживление среди слушателей баллады, хлопки и громкие одобрительные выкрики, – и эта пауза не принесла мне никакой новой информации).
Я ж его, и померев, не забуду,
Он меня с волыной взял возле хазы,
Жив ли, мертв, – но пришибу, сукой буду,
Он, считай, мне лоб зеленкой намазал.
(…прямо в ванной, на крючке для полотенец, два дня там висел, пока…)
Размахнулся я, чтоб выписать сразу
Звездюлей по сытой Пашкиной морде,
Но случился непредвиденный казус,
Ведь рука осталась в зэковском морге…
Баллада казалась бесконечной. Главный ее персонаж обнаружил, что роль святого Петра на небесах исполняет районный прокурор, и попытался вписаться в мусульманский рай, но и там не сложилось, затем последовал торг с Буддой по поводу следующего земного воплощения… А в паузах я кое-как, с пятого на десятое, уразумел, что речь – не в балладе – идет о Катином не то дедушке, не то прадедушке, выжившем в блокаду. За счет чего выжившем, она прямо не говорила, но пассажи о послевоенном неприятии мяса явно намекали на каннибализм…
Все складывалось одно к одному. Откушенная нога туриста, куски мяса, выдранные из тела рыбака, воспоминания о предке, грешившем каннибализмом…
Я сочувствовал ей, если честно. Вспоминал свои метания в похожей ситуации – и сочувствовал. Одновременно понимал, что придется ее убить. Иначе никак. Два кархародона-оборотня в городе – на одного больше, чем допустимо. «Акулий зов» прикончит мою кое-как устоявшуюся жизнь и заодно прикончит брак с Нейей, а к этому я не готов.
Прежде чем приступать к решительным действиям, надо было исключить любую возможность ошибки. Баллада наконец-то завершилась, и я спросил самым жестким тоном, на какой оказался способен:
– Думаешь, тяга к человечине передается по наследству?
Она уставилась так, словно только что проснулась, причем от ведра ледяной воды, выплеснутой на голову. Потом вскочила, устремилась к выходу.
Так даже лучше… Закончим разговор без свидетелей. Я поспешил следом.
…Из густой тени навстречу шагнула темная фигура. С боков надвинулись еще две. Блеснуло лезвие ножа.
– Зря ты, баклан, к Мишкиной телке стал клеиться, – произнес голос с неким даже сочувствием.
Сочувствие было фальшивым. Не закончив фразу, говоривший ткнул меня ножом в печень.
* * *
– Ты цел? – встревоженно спросила Дана, когда я ввалился в машину.
– До свадьбы заживет…
Осторожненько коснулся скулы, прилетело по ней неслабо. Ничего, до июня и свадьбы еще долго, и первая же двойная трансформация излечит травму.
Ненавижу драки… Вечно мне в них достается. Поскольку вынужден следить не столько за противником, сколько за кархародоном в своем мозгу. Он, знаете ли, заполучив контроль даже над человеческим телом (хилым и слабым в сравнении с пятиметровой акулой), способен натворить дурных дел…
В результате мне прилетает, от боли и злости контроль слабеет, и… И дурная моя репутация получает еще одно подтверждение.
– А они там целы? – допытывалась Дана.
– Целы, целы… – почти не соврал я: сломанное запястье не такая уж большая плата за неудачную попытку проткнуть мне печень. – Ножик отобрал, и пусть гуляют.
Троица легко отделалась. Чернецов спешил за Катей Заречной, кархародон без затей преследовал самку – оба не хотели терять время на добивание поверженных.
Увы, даже сократив до минимума процесс, догнать Катю не удалось.
– Сюда, на парковку, не выходила только что женщина?
– Выходила, – подтвердила Дана.
– Ушла или уехала?
– Уехала.
– Ты запомнила марку и номер машины? – сгоряча задал я исключительно глупый вопрос, Дана никогда и ничего не забывает.
– Я записала на видеорегистратор, можешь сам посмотреть.
Порыв немедленно броситься в погоню я подавил. В конце концов, мою уверенность к делу не подошьешь, «акулий зов» не запротоколируешь. Весь Институт сейчас работает над версией Властимира, готовится уничтожать бычью акулу, – и тут вылезу я с кардинально новой идеей и со свежим трупом на руках в качестве доказательства. Добром такая авантюра не закончится.
