– Подари.
– Попроси.
– Прошу.
◆
Кисонькиной холодности и след простыл. Всю холодность растопило жёлтое светило с двухголовой птицей, короной и прочими чеканными красотами.
Вот что значит выдумка!
Вот что значит романтика и экспромт!
Кисонька раскалилась.
Из моих пальцев монета закатилась за крылья её занавеса, и занавес открылся мне.
3
Тут вроде как должно произойти что-то необычное.
Какой-то сюрприз.
А какие в этом деле сюрпризы? Только если облом. Не получилось, вот и сюрприз.
Сорри, но в этот раз у меня получилось, так что никаких сюрпризов. Жизнь иногда ужасно предсказуема.
Предсказуема настолько, что если бы все мы в те мгновения могли посмотреть на происходящее, то увидели бы, как оленёнок натягивает Ки-соньку.
◆
Здесь отсутствует страница.
Пропали сцены полные первобытной страсти и пылающего эротизма. Пропали нежные и вместе с тем властные прикосновения к шелковистой коже, пропали тела, распалённые желанием.
Наверняка украл какой-нибудь завистник, который не мог спокойно смотреть, как раскрепощённо я срываю плоды наслаждения.
Жаль, написано было недурно.
Все были как живые, особенно главный герой.
То есть я.
Живой, привлекающий к себе персонаж.
Собака тоже отличилась, бегала вокруг, стуча когтями, и норовила лизнуть чью-нибудь ногу. Хотела поучаствовать, хотела быть полезной.
◆
Последовав за двухголовой птицей, оленёнок отпер Кисоньку.
Она преобразилась в существо, неизвестное учёным и себе самой.
Пока она внимала каждому его движению, по стене прыгала ветвистая тень.
Тень от его рогов.
Потому что рога у оленёнка как у взрослого.
Глава 14
1
Нас разбросало среди простыней, полиэтилена и чёрной пыли.
Мы голые и грязные, не то что американские актёры после секса – в отутюженных пижамах, каждый на своей половине кровати.
Кисонька, так до конца и не освобождённая от полиэтилена, вся в чёрной коросте и разводах, поджимала колени к подбородку и стонала от неги. Она пахла водорослями и пучиной. Словно побывавшая в брюхе морского чудовища и теперь приведённая в чувство, она огляделась по сторонам с опаской и радостью.
– Я люблю тебя.
– А я тебя.
Кисонька задрала ноги.
– Здравствуйте, ножки.
Кисонька прижала подбородок к груди и скосила глаза.
– Здравствуйте, грудки… – Помешкав, она добавила: – Только не надо сейчас меня поправлять. Я знаю, что слово «грудки» больше относится к куриным полуфабрикатам, но мне хочется так сказать. Грудки, грудки, грудки!
Я поцеловал её плечо, мне не хочется её поправлять.
– Здравствуй, животик. – Кисонька помяла свой животик.
– Здравствуй, родинка. – Она тронула родинку на крае пупка.
– Здравствуйте, ручки. – Кисонька стала загибать пальцы, подсчитывая часы сна. Достаточно ли проспала?
Обнаружилось, что проспала меньше средней нормы и следует поспать ещё. Но разве теперь уснёшь?
– Как же хорошо. Как мне хорошо. Обожаю тебя! – Кисонька отправила мне взгляд, полный любви.
Я молчу, сердце моё колотится, как обдолбанный рейвер.
– Ты покосишь газон? Уже три недели не косил.
Луч из щели между ставнями подобрался к моей шее.
– Обязательно сейчас об это говорить?
– Я просто спросила.
– Почему нельзя просто насладиться мгновениями счастья? – И откуда у меня в голове такие словосочетания…
– Мне кажется, что как раз в такие мгновения и хорошо поговорить о нашем доме.
– Даже в такие минуты ты не можешь просто полежать, – произнёс я с откуда-то взявшейся ненавистью.
– На самом деле ты не любишь меня, – сказала Кисонька. – Ты любишь, когда я зашиваю твои штаны или стою раком. А ещё лучше, чтобы я спала. Недаром я у тебя постоянно дрыхну, а ты мной любуешься. Добренький какой, любуется спящей женой, а только жена становится собой, сразу начинает её ненавидеть. Ты бережёшь себя от настоящих эмоций. Как только требуется эмоциональная вовлечённость, ты сразу устраняешься.
– Неужели надо сейчас об этом говорить? – взмолился я.
– А когда об этом говорить? Днём ты сядешь писать, тебя нельзя будет беспокоить, потом ты устанешь и ляжешь спать, потом ты снова будешь писать, потом будешь злой, потому что ничего не получается, и так всегда. С тобой никогда нельзя поговорить. Ты нас обоих задал какими-то недоразвитыми личностями. Второстепенные персонажи кое-как вырисовываются, а вместо нас – какие-то размытые пятна.
Кто мы?
Чем мы заняты?
Зачем живём?
Почему ты не написал, как преподаёшь, читаешь свои рассказы на радио, выступаешь в театре? Почему не написал, как ты психуешь перед этим, пьёшь, а потом у тебя депрессия неделю, потому что ты совершенно истраченный после этого?
Кисонька встала с кровати и продолжила обрушивать на меня новые абзацы.
– Почему ты представил меня мнительной бабой, которая погнала мужа на крышу из-за выдуманной молнии? Почему ты не пишешь, что я пытаюсь сдать наш летний домик, который ты манерно назвал флигелем, чтобы нам было на что жить, потому что твоя литература ничего не приносит?
Почему ты не пишешь, что десять лет я старалась родить тебе ребёнка, отказалась от карьеры, ходила по врачам, ездила за границу, но ничего так и не получилось, а ты ещё постоянно сомневался, нужен тебе ребёнок или не нужен? Без всего этого вообще не понятно, зачем нам сиротка. Кажется, будто сытые лентяи от скуки решили поиграть в благотворительность!
– Ты уже про это говорила! – перебил я.
– Услышал правду и сразу злишься, – бросила Кисонька.
– Я злюсь потому, что у нас дом полон чужих людей.
– А я тут при чём? Печь надо ремонтировать. Подруга попросилась пожить. Подруга, которую ты называешь богиней, а меня описываешь как сонную нюшу. Плотник, вообще, по твоему приглашению приехал.
– Я их всех вышвырну! – зашипел я. – Я из-за них работать не могу.
– Ты работать не можешь потому, что выдумываешь много.
– Что я выдумываю?
– Всё! Дом, например. Зачем вся эта роскошь? Картины на балконе. Три этажа. Люстра с какими-то леденчатыми плафонами, свисающая в провал обеденного зала. – Кисонька издевательски процитировала мои строчки. – Сначала про историю начал, потом барахло это во всех подробностях описал. – Кисонька схватила край грязной плёнки и встряхнула. Чёрная пыль осыпала меня. – Надоело, я в душ.
