Услышав всё это от маленькой девочки, я посмотрел на остальных, но никакого удивления на лицах не заметил. Напротив, Кисонька, плотник, дочь, Цыпочка и богиня выражали всеобщее согласие: нехорошо бегать голышом, а потом попрекать самых маленьких за какое-то там боа.
– Просто девочке стало скучно и она заглянула в твой шкаф, – Кисонька тронула меня за рукав. – Что это за костюм?
– Семейный винтаж.
– Нам пора, – сказали старухи.
– Не пора! – завопила сиротка. – Не пора! Не пора!
– Уже вечер. – Родная бабка повернулась к окну и охнула.
– Вам плохо? – подбежала к ней Кисонька.
– В спине стрельнуло.
Старуха сидела, наполовину развернувшись, и не могла принять прежнее положение.
Она напоминала заклинивший руль.
– Ой, не могу, – сказала она тревожно. – Ой, что делать?
Сиротка перестала вопить и посмотрела на бабушку испуганно.
– Где болит? – заботливо спросила бабка-блогер.
– Везде, – разъяснила старуха.
◆
Я подошёл к ней и положил руки на её плечи.
Тело, сковавшее само себя.
– Я могу вам помочь, хотите?
– Не знаю, лучше я к врачу, ой! – Старуха попыталась встать, но не смогла.
Боится попросить меня о помощи, чтобы не быть обязанной.
Прощупываю её позвоночник.
Кисонька говорит, у меня чудодейственные руки.
Так часто говорит, что я поверил.
2
Ощупывая старуху, я стал лучше понимать её.
Каждое моё прикосновение к костлявому телу создавало её заново.
По крайней мере, для меня.
Вместо отстранённой, ищущей выгоду бабки возникала новая, вызывающая понимание и сочувствие.
И всё-таки нечто тёмное и неясное оставалось в ней.
Нечто инородное.
Она и сама знает это, отсюда её страсть к удалениям частей самой себя.
◆
Я мну старуху всё сильнее, она кряхтит и охает, голос её делается каким-то чужим, крикливым, попугайным.
Мои ладони работают так, будто под пальцами замороженное тесто, я вспотел, и тут залаяла собака.
Она уже некоторое время пристально вглядывалась в пустоту над нами. Я стал волноваться, не свихнулась ли.
Когда собака залаяла, Цыпочка с дочерью воскликнули: «Смотрите!»
В воздухе проявились смутные очертания.
С каждым моим движением очертания делаются отчётливее.
И скоро окончательно проясняются – над старухой нависает демон.
3
Демона можно рассмотреть во всех подробностях. Он застенчиво улыбается, по всему видно, что устроился этот гад обстоятельно и сниматься с насиженного места не планирует.
Кисонька зажигает свечу, фитиль трещит, распространяя запах тропических фруктов.
Демон смеживает веки и кокетливо стонет, словно пожилой гомосексуалист, удостоившийся ласки волнительного эфеба. Я игнорирую такое издевательское поведение паразита, продолжая массировать плечевой пояс старухи.
Иронии хватает демону ненадолго, он хмурится и тявкает.
Сиротка, прижавшись к Кисоньке, комкает боа.
◆
Старуха повизгивает, демон дёргается. Происходящее ему явно не по вкусу.
Он подносит свой хвост прямо к моему носу и принимается щекотаться.
Я чихаю раз, другой, отнимаю руки от старухи, чтобы почесаться.
Демон радуется, но не тут-то было. Помощь неожиданно приходит от богини.
Она хорошенько затягивается сигаретой и выдыхает демону прямо в рыло.
Демон кашляет, давится слюной и гнусно рыгает в ответ.
– Что это за херня?! Откуда взялась эта херня? – лает демон и тут же возражает сам себе:
– Это не херня. Это история любви украинской беженки и бедного таджикского паренька.
– Какая-то сусальная пошлость! Чтобы жирные тётки обрыдались! Закатают в полиэтилен, запретят детям! – каркает демон и немедленно спрашивает у самого себя плаксивым голосом:
– Я потеряю покупателей? Лицемеры, упыри!
Гнусный пародист!
Я так сжимаю тело старухи, что демон хрипит.
– Хуй вам! – визжит он.
Сиротка подпрыгивает от восторга, Кисонька закрывает ей уши.
– Можно я выложу это в сториз? – спрашивает Цыпочка.
– Выкладывай, – разрешаю я, обрадовавшись, что она оценила мой подвиг.
Цыпочка селфится на фоне происходящего.
Собрав последние силы, демон надувается, разрастается, точно использованный гигиенический тампон, и орет:
– Кто я – таракан с писькой или гражданин Российской Федерации?!
Я переутомился.
Не может такое происходить на самом деле.
Рожа терзающей старуху твари что-то напоминает.
Рожа демона оказывается не гнусным рылом, а моим собственным, привлекательным, как мне кажется, лицом. Демон не просто выкрикивает моим голосом мои же слова, но и выглядит как я.
Я кошусь на Кисоньку, чтобы понять, только я это вижу или нет.
Ну надо же: видит и Кисонька, и все остальные тоже видят.
Над старухой, изворачиваясь и кривляясь, гонимый самим собой, кувыркается автор этих строк собственной персоной.
Мне становится страшно, не примут ли меня домашние за самозванца, не перепутают ли с коварным демоном, не выгонят ли из дома.
А не я ли это, в самом деле?
С чего я взял, что я – это я, а демон – это не я?
Может быть, я – это он, а он – это я. А может быть, нет никакого меня, а есть только он?
◆
Не известно, к чему привели бы эти размышления, если бы я прекратил работать руками.
В некоторых делах автоматизм имеет значение.
Тот я, который извивался над воющей старухой, потускнел.
Сходство утратилось на глазах.
Ненадолго демон превратился в печника, затем съёжился до сиротки.
Отчаянно сопротивляясь, демон пёрнул.
Меня перекосило от омерзения, но рук от старухи я не отнял.
И тут демон не выдержал.
С шипением он отлепился от своей жертвы.
Просвистев в опасной близости от моего лица, опалив ресницы правого глаза, он взвился под потолок и заметался вокруг люстры.
Угодив в один из плафонов, он долго бился там с истошным жужжанием.
