– Не заперто! – отозвался я, стоя у стола.
Дверь резко распахнулась, и на веранду ввалилась со своими сумками и уже сложенным зонтом Елена.
Оставив вещи на полу, она сделала шаг навстречу, но, вдруг остановившись, нараспев проговорила.
– Ну, Ветров, ну, гадёныш! Гляди-ка, почти не изменился. Молодец! – похвалила она, спрятав промелькнувшую в голосе досаду за сердечной улыбкой.
Сбросив с ног сабо, разлетевшиеся в разные стороны, может быть, для того, чтобы быть вровень со мной, а может, потому что они ей мешали, она трижды, громко и как-то демонстративно, расцеловала меня.
Помада с её губ переместилась на мои дня три уже небритые щёки. И я почувствовал себя отчего-то керамическим горшком для кактусов, разрисованным яркими пятнами.
– Ой, извини, – рассмеялась она. – Раскрасила тебя, как абстракционист – чистый холст. Давай сотру.
Елена извлекла из маленькой сумочки душистую, чуть влажноватую бумажную салфетку, стерла помаду.
– Чего не брит? Один, что ли, обитаешь? – уже командным голосом спросила она.
– Один, – ответил я.
– Жаль, – протянула Елена, оглядывая мои владения.
– Почему? – не понял я.
– Да очень уж хотелось мне на жену твою посмотреть. Кого ты, в конце концов, выбрал. В былые-то времена у тебя славные штучки встречались. Особенно «Марго» твоя. Маргарита Оленина! Звучит-то как! Однако после неё ты не одну «кузину» к нам на сеновал привозил. Знаю я, не отпирайся. Гоша мне рассказывал о твоих похождениях и, по-моему, в глубине души жалел, что уже окольцован. Все вы, мужики, одинаковы. Всё время вам чего-то новенького хочется … Кстати, а отчего ты с Маргушей своею расстался? Я думала, ты на ней женишься, – расхаживая босиком по мягкому ковру, «допрашивала» меня Елена, не давая вставить и словцо. – Она была из необычных девиц, – словно что-то припоминая, продолжила она. – Чувствовалась в ней порода! Да и изюминка какая-то в ней была…
– Была, – соглашаюсь я. И, чтобы прекратить эту тему, которой мне не хочется касаться, перевожу разговор на иные рельсы: – Чай? Кофе? Или что-нибудь покрепче и посущественнее, типа рюмку водки и супца?
– Спасибо, но супца пока не хочется. И ты не ответил на мой вопрос – почему? Ведь казалось, что всё у вас так замечательно. Мне это важно знать не из праздного любопытства, поверь, – усаживаясь за стол напротив меня и начиная распаковывать какие-то свёртки, продолжила Елена.
– Знаешь, мне совсем не хочется ворошить угли давно остывшего и прогоревшего костра. – И больше, пожалуй, для себя, чем для Елены, я всё же продолжаю: – Маргарита была бы просто идеальной женщиной, если бы эмоции частенько ей не заменяли разум, а страсть, даже мимолётная, не одерживала верх над её здравым смыслом. Она никогда и ничего не хотела упускать. Ей всё надо было сегодня и сейчас. А ждать завтрашнего дня она и вообще не умела…
Елена будто бы и не услышала моих откровений, продолжая разворачивать многочисленные цветные свёртки, извлекаемые из большой сумки, стоящей теперь у её ног, и шурша при этом лощёной бумагой.
– Я привезла отличный кофе. Настоящий швейцарский сыр, – заговорила она, наведя ревизию в привезённых припасах. – Есть и чудесная буженинка, и, надеюсь, настоящий коньяк. Так что кипяти воду – будем завтракать, – закончила она, по-видимому, весьма довольная обилием привезённых припасов.
– У меня уже получится two breakfast, – решил щегольнуть я знанием языка.
– По-английски спикаешь? – вскинула на меня глаза Елена.
И в этом удивлённом взгляде тёмных глаз с «опахалами» длинных ресниц было что-то очень трогательное, загадочное и волнующее. Она всё ещё была чертовски хороша. Правда, красота её была уже предзимней, будто слегка тронутой морозцем, холодноватой.
– Немного, – ответил я. – Хотел Хемингуэя в подлиннике прочесть…
– А я твои рассказы «за бугром» читала, – снова пропустив мои откровения мимо ушей, задумчиво проговорила Елена. – Правда, на немецком. Мне они понравились. Особенно – про волка. Здорово он у тебя получился… И ты в нём узнаваем. Чувствуется, что многие свои мысли ты ему передресовал. Да и твои «Байкальские повести» мне Георгий тоже прислал, уже после нашего развода. Я ведь, особенно первое время, сильно ностальгировала по России, Сибири, Иркутску, Байкалу, Котам… Вернуться даже одно время собиралась… Хорошо ты в своих повестях про нашу деревеньку написал. Многое так и встаёт перед глазами… А что же, сеновал-то наш нигде не отобразил?
– Отображу ещё, какие мои годы! – с удовольствием делая первый глоток кофе, ответил я.
– Сколько юных див и дев на нём с тобой перебывало, – тоже попивая кофе, продолжила Елена. – Студенточки – биологини, в основном. Удобно главное, издалека везти не надо – первосортный товар под боком, знай – выбирай да охмуряй. Как это всё сарай наш только выдержал, не развалился по брёвнышку, – неподдельно развеселилась Елена. – Будешь? – спросила она, свинчивая крышку с пузатой бутылки коньяка тёмно-зеленого стекла.
– Разве что с кофе, – не совсем уверенно ответил я. – Вообще-то до обеда я стараюсь не употреблять горячительных напитков.
– Так мы не пить – лечиться будем. От тоски душевной, от неприкаянности нашей вечной, от скудости жизни… Я ведь теперь, Игорь, богатенькая дама. По российским понятиям, так даже очень богатенькая. Буржуинка, одним словом, – неожиданно переключилась она на другую тему. – Так что многое могу себе позволить. В том числе и – хороший коньяк. У меня свой небольшой магазинчик – салон, где я продаю «произведения искусства». В том числе и свои картинки. Но радости особой от своей безбедной и весьма комфортной, устроенной жизни, честно говоря, что-то не испытываю. Хотя какая вроде бы разница – одно озеро поменяла на другое? Сибирское – на Женевское. Ан нет, тянуло, как магнитом, порою на Байкал. Байкальские пейзажи по памяти даже одно время начала писать. Они там у меня очень хорошо расходились. Вот я и приловчилась некоторые, особенно удачные копировать… А один раз, представляешь, смешной такой случай произошёл! Это когда я уже свой художественный салон открыла. Приходит ко мне художник – настоящий денди, какие встречаются среди парижской богемы. Светлый плащ, широкополая серая шляпа, шарф через плечо и по-французски, по-немецки лопочет складненько. Картины свои для реализации предлагает. Разворачивает обёрточную бумагу – показывает. Я посмотрела и по-русски говорю: «Хорошие у тебя картины, парень. Беру».
– А как вы догадались, что я русский? – перейдя на родной язык, слегка опешил он.
– Да ты на пейзажи-то свои погляди! – отвечаю ему. – Речушка, с тёмной холодной водой, клочья тумана над нею, копёшки на взгорке, берёзки в золоте осеннем – среднерусская полоса, где-нибудь под Рязанью.
– Подмосковье, – поправляет он. – Я родом из Серпухова…
Наверное, уже больше часа мы сидели с Еленой за круглым столом на веранде, неспешно попивая душистый и действительно очень хороший кофе с местным деревенским молоком. Ели мягкие булочки с маслом, сыром, бужениной и зелёными листьями салата. Говорили о живописцах минувших времён и нынешних. О цвете и свете, о воздухе, который непременно должен угадываться в картине. И, непонятно отчего, мне всё чаще и настойчивее вспоминался тот, давнишний завтрак, в летней кухне, по крыше которой непрестанно шуршал летний дождь. И еда была почти та же. Не было вот только коньяка. А потом…
