Катер приходил сюда раз в неделю, забирал адресованную ББС (так сокращённо именовалась Беломорская биологическая станция) корреспонденцию, а заодно – местных жителей, развозя их по кое-каким сохранившимся ещё остаткам деревень. Поэтому пассажиры были в основном старики и старухи.
Когда катер начал отходить от дощатого причала, довольно урча двигателем, девушка, улыбнувшись очень доброй, открытой улыбкой, помахав мне рукой, крикнула:
– До свидания!
Я тоже помахал ей рукой и, перекрывая ровный шум мотора, весело крикнул:
– До встречи!
Три старушки и дед, сидящие на боковой лавке, добродушно, со значением, заулыбались. Наверное, предположив, что это начало романа. И только я точно знал, что это финал случайной встречи.
Белое море было покрыто неплотным белым клочковатым туманом, из которого неожиданно возникали то небольшие зелёные плоские острова, мимо которых мы проходили, то полуразрушенный причал из брёвен и досок, заполненный камнями, к которому осторожно, почти на ощупь, подходил наш катер «Смелый».
Высадив кого-нибудь из пассажиров, с авоськами, набитыми буханками хлеба и прочими необходимыми в заброшенной деревне вещами: коробками спичек, солью, он осторожно отходил от причала.
Добротные дома деревень стояли, в основном, с закрытыми ставнями или заколоченными досками окнами, отчего казались слепыми…
Заброшенные деревни, в которых сходило по одному – два человека, были, как правило, бывшими посёлками бывших же леспромхозов.
В последней по нашему маршруту деревеньке я увидел дом, расположенный на крутом взгорке. От причала к нему вела длинная деревянная лестница, вдоль которой то там то тут были видны большие шляпки белых грибов, растущих по склону. Крашенные в три цвета ставни дома были открыты, и дом глядел на море весело блистающими чистыми стёклами окон, в которых отражались блики солнца. И что-то очень радостное, почти сказочное, было во всей этой картине.
По сходне, помогая друг другу, на причал сошли последние наши пассажиры, опрятно одетые старичок и старушка. Катер, немного отойдя от причала, прощально гуднул им, а они, остановившись в начале лестницы, дружно помахали в ответ руками. И я, стоя на палубе один, тоже помахал им. И отчего-то позавидовал им… И только потом пожалел, представив, как они живут здесь зимой, совсем одни, в окружении «мёртвых» домов, с заколоченными крест-накрест окнами и дверями. И как в печной трубе, в ранних сумерках, тоскливо гудит ветер. А ель у окна скребёт, словно когтями, веткой по стеклу. И свет керосиновой лампы (потому что электричества давно уже нет) настороженно вздрагивает отчего-то. И, наверное, так тоскливо-тоскливо, а зима так неизмеримо долга…
Часа через два, когда туман почти рассеялся и на глади совсем не белого, а синего моря повсюду были видны изумрудные острова, катер зашёл в длинный залив за мыс Картеш.
На новеньком, светлом, из гладко оструганных досок, причале биостанции, с её небольшими разноцветными, точно радуга, домиками-коттеджами, живописно разбросанными по склонам среди мрачных елей, возбуждённо толпился народ.
Почтовый день!
Кто-то получил долгожданное письмо, кто-то желанную «Литературную газету», кто-то журнал с нашумевшей и уже обсуждаемой повестью Александра Крона об учёных. Кто-то не получил ничего. Но зато осталась надежда, что в следующий почтовый день долгожданное письмо обязательно будет…
От причала к каждому коттеджу, столовой, двухэтажному лабораторному корпусу, бане на берегу ручья вели дощатые настилы из струганых досок, укреплённые на невысоких столбиках, под которыми и вокруг которых вольно произрастал черничник, сплошь усыпанный крупными ягодами. И воздух здесь был такой необычайно вкусный! И даже журчание светлого ручья, вытекающего из небольшого пресного озера с очень вкусной водой, струящегося под причал радовало!
«Хорошо устроились!» – подумал я, сходя с причала на мостки. И вдруг почувствовал, что рад тому, что оказался здесь. И домой мне уже, как несколько часов назад, не хотелось. А тут ещё на катере, в унисон общему оживлению, включили радио. И над биостанцией, над задумчивыми буроватыми, величиной с небольшую избу, «Бараньими лбами», над недлинным дощатым причалом, похожим в этот день и час на воскресный бульвар какого-нибудь симпатичного провинциального городка, поплыла хорошая музыка, сменившаяся вскоре незатейливой песенкой зоологической тематики: «Чёрный кот, от усов до хвоста, был черней, чем сама чернота. Только песня совсем не о том, как обидно быть чёрным котом…»
Когда зазвучала эта песня, я был уже на пути к лабораторному корпусу, где предполагал встретить шефа.
За спиной я услышал скорые шаги и, оглянувшись, увидел быстро приближающуюся ко мне высокую, совсем юную белокурую девушку, по-видимому, студентку, Петербургско-Ленинградского или Кёнигсбергско-Калининградского университета. Я знал со слов моего руководителя, что студенты этих вузов, по договору с Зоологическим институтом, проходят на биостанции учебную практику. В руке девушки был почтовый конверт, и она улыбалась рассеянной улыбкой, казалось, ничего не замечая вокруг.
Жаль было прерывать её полёт, но так хотелось с ней заговорить. Такую она излучала вокруг себя свежесть, будто только что прошёл быстрый летний дождь с грозой, наполнив воздух благотворным озоном.
– Извините, – обратился я к ней, когда она, шагая лёгкой походкой, уже готова была пролететь мимо меня. – Вы не подскажете, где кабинет директора биостанции?
– Что? – нараспев проговорила она, казалось, не сразу возвращаясь к действительности.
Я повторил вопрос, добавив, что мне нужен Хлебович Владислав Вильгельмович.
– Пойдёмте, я вам покажу. Это в лабораторном корпусе. Нам по дороге.
Мы пошли рядом, и звук наших шагов по деревянному настилу звучал теперь в унисон.
«Наверное, так же в унисон бьются сердца влюблённых», – подумал я, исподтишка разглядывая девушку.
Она была очень хороша. Стройна, задумчива, чуть выше меня ростом. А её кожа с ровным золотистым загаром была упруга и чиста. Во всём облике девушки, даже в её туго заплетенной недлинной косе, чувствовалось природное здоровье. И от этого почему-то верилось, что всё у неё в жизни будет хорошо!
– Вы, по-видимому, здесь на практике? – прервал я молчание.
– Да. Я окончила второй курс. Учусь в Калининградском университете. Заранее списалась с руководством ББС и напросилась к Владиславу Вильгельмовичу на научную практику. Я изучаю рачков – балянусов и беломорских гаммарусов.
– А я аспирант Владислава Вильгельмовича, – вставил я, чтобы придать себе значительности.
– Значит, мы с вами коллеги по руководителю, – без особых эмоций восприняла она сие сообщение. И уже более живо продолжила: – А вы знаете, что у некоторых видов здешних гаммарид настоящая голубая кровь?! Я имею в виду по цвету. Дело в том, – деловито начала она, – что у них вместо железа, присоединяющего кислород, как у большинства животных, медь выполняет эту функцию…
