– Я ещё и за вчерашний вас как следует не отблагодарил, – сказал я, тоже с удовольствием сделав несколько глотков и откусывая сыр с белой свежей булкой и маслом.
– Как следует – это как? И только за кофе? – улыбнувшись, чуть кокетливо спросила Наташа. И я поразился, какой разной она может быть.
– Не только, – ответил я, не в унисон ей серьёзно. – Ещё спасибо за то, что не отдёрнули руку сразу, как отчего-то противного и потому неприятного вам, не унизив меня этим.
– Я не отдёрнула руку не потому, что не желала вас унизить, – кокетства в её голосе уже не было, – а потому что мне это было приятно и не хотелось её отнимать. Понимаешь, Игорь (я так был рад что она перешла на «ты». Однако это оказалось, увы, ненадолго), я и боюсь, и жду, и хочу чего-то. Порою даже не понимая до конца, что со мною происходит. Особенно с тех пор, как вы сошли со «Смелого» на причал биостанции.
– А мне казалось, что вы меня даже не заметили.
– Заметила, как видите. У вас был такой отрешённый вид, словно вы уже объездили полмира и удивить вас чем-то будет чрезвычайно трудно. Небрежно этак ступили на причал со своей спортивной сумкой через плечо, с развевающимися на ветру светлыми волосами. Что-то было в вас в тот момент от пилигрима – вечного странника, нигде надолго не останавливающегося, ни к чему серьёзно не привязывающегося. Как будто вы попали сюда из другого времени, из другого мира… Я тогда уже подумала: «Вот мой человек!» И потом, на мостках, я хотела пройти мимо, а вы меня остановили. И я решила, что это судьба, поскольку загадала, что если пройду мимо, то ничего не будет. А вы меня окликнули…
– А как же тогда: «В лучшем случае, со сто первого взгляда?»
– Не знаю, – вздохнув, ответила она. – К тому же это не признание в любви. Надеюсь, это понятно?
– Теперь, после вашего уточнения, понятно, – ответил я и отхлебнул глоток уже слегка остывшего кофе.
– Не стану скрывать, – вновь заговорила Наташа, глядя в окно. Видимо, так ей легче было говорить. – Вы мне симпатичны, но я… В общем, я совсем запуталась. Какая-то невообразимая сумятица в голове.
Встав со стула, я подошёл к ней и молча обнял её со спины, склонив голову к её плечу.
Я слышал её учащённое дыхание. А моя правая рука, лежащая ниже груди, ощущала прыгающие удары её сердца.
– Наташа…
– Что? – мгновенно отозвалась она, словно ожидая от меня чего-то. Но голос её донёсся как будто бы откуда-то издалека.
– Честно говоря, я не знаю, что тебе сказать. Я боюсь слов: «Я тебя люблю». Может быть, из-за их чрезмерной расхожести, какой-то затёртости, что ли. Хотя именно это чувство я, кажется, сейчас и испытываю. Вернее, ты мне очень нравишься. Мне грустно без тебя. Но беда в том, что с некоторых пор я стал сомневаться в себе самом, в своих чувствах, в их искренности. А обмануть тебя я не хотел бы. Не хотел бы причинить тебе боль.
Я почувствовал, как Наташина рука погрузилась в мои волосы, а её длинные пальцы, задумчиво заходили по моей голове, словно делая лёгкий массаж.
Я чуть коснулся губами её шеи и ощутил, как Наташина рука замерла на моей голове. Я ещё раз поцеловал её, теперь чуть выше, у самого уха.
– Не надо, – услышал я, когда попытался развернуть её, чтобы поцеловать по-настоящему. – Сейчас, после завтрака, уже люди в свои лаборатории потянутся.
Она опустила руку. Я разъял свои объятия и выпрямился, ибо стоять неподвижно склонённым было неудобно.
Наташа встала со стула. Взяла в обе руки наши чашки, словно собираясь выплеснуть из них остатки кофе. Поглядев на них, поставила снова на подоконник и, сделав шаг ко мне, крепко обняла.
– Думаю, что на один поцелуй у нас времени всё-таки хватит, – тихо сказала она и закрыла глаза.
Поцелуй был долгим и не хотел заканчиваться. И, наверное, не закончился бы никогда, потому что время перестало быть, будто остановившись…
Внизу, на первом этаже, послышались шаги и голоса сотрудников биостанции, идущих на работу.
Наш же суточный опыт был закончен, и мы могли спокойно, с чувством выполненного долга, идти отдыхать…
– Сегодня же почтовый день! – вспомнила Наташа, выплёскивая в раковину из чашек остатки совершенно остывшего кофе и начиная их мыть.
«Может быть, и мне что-то придёт, – подумал я. – Наверное, из дома, как обычно. А может быть, и Маргарита соизволит написать. Ведь я здесь уже больше двух месяцев, а от неё так ничего пока и не было».
Как обычно, перед обедом «Смелый» подошёл к причалу. Почти все работники биостанции были уже здесь.
Молодцеватый и какой-то торжественный капитан, в свежей сорочке, с неопределённой, блуждающей улыбкой на чисто выбритом лице, сойдя с катера, начал раздавать корреспонденцию, бодро выкрикивая фамилии:
– Гуляев! Ащепков! Винберг! Харазова! Любарская! Ветров!..
«И здесь мы оказались рядом», – подумал я.
Мне пришло письмо из дома и телеграмма от Маргариты.
Письму из дома я был рад.
«Странно как-то получается, – подумал я, забрав корреспонденцию и не разворачивая сложенную вдвое телеграмму от Риты. – Нет объекта любви и нет самой любви, что ли?» И вдогон этой мысли пришла ещё одна: «Уж не надумала ли Ритуля прикатить сюда. С неё станется!» И при одной только мысли об этом у меня тревожно заныло в животе.
Я решил прочесть письмо и телеграмму на Белых камнях, которые мне когда-то, в начале нашего знакомства, показала Наташа. Во-первых, потому что там почти никогда никого не было, ибо они располагались уже за пределами биостанции, а во-вторых, потому что оттуда, с высоты горы, открывался такой изумительный вид на Белое море. К тому же в том месте отчего-то всегда гулял лёгкий ветерок, покачивающий ветви разновозрастных елей, стоящих за спиной, словно зелёная стена. Одним словом, уютное, тихое, уединённое место, где так хорошо иногда мечталось. И где мы с Наташей, бывало, подолгу сиживали на прогретых солнцем камнях, покрытых сухим белёсым мхом, наблюдая, например, закат и говоря о всякой всячине. Никогда мы не говорили только о любви. Эта тема была для нас табу. Для меня из-за Маргариты, поскольку я пытался всё-таки разобраться в своих чувствах, а для Наташи, наверное, из-за её природной сдержанности и целомудрии.
Не раскрывая телеграмму от Риты, я прочёл сначала письмо из дома. Писала сестра Шура. И из её послания чувствовалось, как все домашние соскучились по мне, как все они любят меня и ждут…
«Значит, не верна моя теория – нет объекта любви, нет любви», – констатировал я сей очевидный, впрочем, факт.
Телеграмма от Риты, с наклеенными в несколько рядов тонкими бумажными телеграфными лентами. Более светлыми, чем сероватый лист самой телеграммы, была длинная. Чувствовалось, что слов Ритуля не считала. И в этом была вся она: «Порыв и страсть!»:
«Игорь, извини меня. Я выхожу замуж за Сергея. Это у него ты увёл меня в ту новогоднюю ночь. Месяц назад он приехал сюда ко мне и за мной. Прости, если можешь. И порадуйся за меня. Я так счастлива! Маргарита».
