Взяв со стола гитару, он уверенным шагом вышел из гримёрки. И через несколько мгновений до нас донесся восторженный шквал аплодисментов. Зал встречал своего любимца!
Успех Георгия был полным!
После каждой исполненной им песни публика неистовствовала, не отпуская его со сцены. И он продолжал петь новые и старые, уже полюбившиеся многим песни… Благо, что номер его был заключительным.
За его песни я простил ему своё глупое стояние перед залом один на один, подобно безоружному матадору перед стадом разъярённых быков.
А после концерта, когда он предложил мне пропустить по рюмочке водки в «Ностальжи» – я согласился.
– Славное кафе, – продолжил он, аккуратно убирая гитару в чехол. – И, главное, совсем недалеко отсюда.
В уютном зальчике, пока мы ожидали заказ, я спросил его, почему он так задержался с выходом?
– Да понимаешь, – беспечно начал он, – я знал, что выступаю после «Снежинок», но не знал, сколько танцев они исполняют, и не предполагал, что «Ирландский» – у них последний. Ведь обычно «на десерт» они «Калинку» отплясывали. Ну и решил за задником курнуть… Возвращаюсь в гримёрку за гитарой, чувствую, что уже моё время подошло. А девчонки как раз после выступления переодеваются. Ну и картинка, доложу тебе! Загляденье! Кто уже в негляже, кто наполовину. Визг, конечно, поднялся. «Ой!» да «Ай!». А я им и говорю, так солидно, с ленцой престарелого ловеласа: «Ну, чего вы девки разорались? Что принципиально новое я могу тут увидеть? Я же биолог», – гордо так ещё добавил. Ну, они в себя пришли и давай автографы просить… Грех было отказать. Да и девчонки все – такие славные, прямо картинки…
К середине пятого курса Гоша неожиданно и как-то по-тихому женился на модной иркутской художнице Елене Бескиной, оставившей и после замужества свою фамилию, поскольку она была уже достаточно известной не только в нашем городе, но и далеко за его пределами.
Коллеги-художники признавали за ней право на весьма оригинальную манеру письма – некой недоговорённости. А вездесущие «журналюги», подвизающиеся на статьях об искусстве, сами ничего не понимая в этом, растиражировали отзывы о ней в областной прессе.
Елена была на несколько лет старше Гоши, а в житейских перипетиях – намного опытнее его. Она устроила так, что его лучшие песни были записаны на кассету, в профессиональной студии звукозаписи, и кассета эта (несмотря на немалый тираж) быстро разошлась.
Касательно же своего «места под солнцем» – Елена, по-прежнему, уверенно, держалась в тройке «лучших колористов региона», как вещала о ней пресса. При этом она постоянно где-нибудь выставлялась, успешно продавая картины – в основном пейзажи и натюрморты – не только различным музеям страны и частным лицам, но и иностранцам, охотно покупающим её необычные по цветовой гамме и манере исполнения работы. Причём её ценовая планка была достаточно высока и соответствовала той, которую держали уже весьма известные художники, в основном древние старички, почти со всеми из которых она была коротко знакома. Одним словом, хватка у неё была бульдожья.
Гоша, как хорошо выдрессированная собачка, в обязательном порядке должен был посещать все её персональные выставки и вернисажи и исполнять на открытии и закрытии – одну-две, очень редко три, своих лучших песни. После чего его кассеты (уже из дополнительного тиража) охотно раскупались пришедшими на выставку. Если Георгий, по просьбе публики, намеревался исполнить несколько песен «сверх программы», Елена мягко, но решительно, пресекала его порыв.
– Публика не должна переедать, – говорила она ему после, во время очередного фуршета. – Себя надо ценить, – втолковывала непонятливому Гоше Елена, – а не разбрасывать свой дар направо и налево. Всё хорошее должно быть строго порционно, причём не до полного насыщения. Тогда публике опять захочется того же, и не один раз.
Какое-то время Гоша и Елена, во всяком случае, так выглядело со стороны, были вполне счастливы. Впрочем, все знавшие Гошу до женитьбы отмечали, что с ним произошли разительные перемены. Он слегка располнел и, становясь всё более самодовольным, потерял свой некогда неповторимый шарм – бродячего менестреля, искателя мечты…
Белокурые длинные волосы, беспечно спадающие на плечи, заменила теперь короткая, с идеально ровным пробором, модная стрижка. Отчего он стал напоминать средней руки буржуа начала двадцатого века, с напомаженными бриолином волосами. Однако самые разительные перемены состояли в том, что Гоша стал усердно посещать все лекции, конспектируя их и почти не заглядывая в своё любимое кафе «Ностальжи» выпить рюмочку-другую водки, закусив бутербродом с красной икрой и долькой лимона.
Ценители Гошиного таланта, – а в основном это были, взгрустнувшие после его женитьбы многочисленные поклонницы, – утверждали, что его песни стали однообразны и скучны. Но, по-моему, они были не правы. Во всяком случае, мне, теперь уже при нечастых наших встречах в компании, они по-прежнему нравились. Правда, я не являюсь большим знатоком музыки. И зачастую мне нравится то, что другими отметается напрочь…
– Она (имелась в виду, конечно же, «злодейка Елена») его свободолюбивой душе просто перекрыла «шланги вдоха», – не раз слышал я от своих однокурсниц, бывших приятельниц Гоши.
Не знаю, как насчёт «шлангов вдоха», но доступ к Гошиной персоне, не то чтобы для бывших поклонниц, но и для друзей, Еленою был резко ограничен.
Как-то, после последней «пары» «Основы дарвинизма», – на которой профессор Приматов, кажется, тщетно пытался убедить аудиторию в том, что человек произошёл от обезьяны, – Гоша, покуривающий на улице, недалеко от входных дверей нашего корпуса, тормознул меня.
– Игорь, постой! Куда так спешишь?
Я подошёл к нему, и мы немного помолчали. Гоша продолжал курить. И когда дым относило в мою сторону – он отгонял его ладонью, зная, что я не курю.
– К девчонке какой, что ли, намылился? – спросил он вяловато.
Не помню, что я ответил, но точно помню, с какою вдруг невыразимою тоской он произнёс.
– А ты знаешь, Аркадий Маркович, почти убедил меня в том, что именно я происхожу от обезьяны…
Он помолчал, докуривая сигарету. Затем метким щелчком препроводил её в недалеко стоящую урну. И совсем уж горько добавил.
– Прежде-то я был почти уверен, что создан из межзвёздного вещества… А помнишь, как мы с тобой раньше колобродили?! – вдруг оживился он, уже шагая рядом со мной. – Особенно с теми девчонками с журфака, из «Снежинки»… – мечтательно закончил он.
– Тебе куда? – спросил я не совсем вежливо.
– А тебе? – не ответил он на мой вопрос.
– Туда, – совсем не дружелюбно указал я в сторону сквера.
Я действительно куда-то спешил. И выслушивать Гошины стенания мне совсем не хотелось. Вполне возможно, что у меня действительно было назначено свидание с какой-нибудь девушкой, в которую я был на данный момент без памяти влюблён. Правда, моё «беспамятство» обычно длилось недолго.
