Если астрология и некоторые другие оккультные науки эллинистического периода существовали еще в зачаточной форме, то это говорит не о том, что в более ранние периоды свой истории греки были более умными, а о том, что они просто меньше знали. И магия, которая, по словам Осфана, появилась в эпоху Персидских войн, не была каким-то никому не ведомым нововведением, а лишь совершенствованием грубых древних ритуалов «Черной магии».
Греческую религию и драму породила магия
Этот магический элемент, который с самого начала присутствовал в греческой культуре, теперь прослеживают специалисты по антропологии и древним религиям, а также по классическому периоду. Джейн Э. Харрисон в своей книге «Фелида, исследование социальных корней греческой религии», объясняет влиянием магии появление многих мифов и праздников — даже Олимпийских игр и греческой драмы. Последний пункт более подробно рассматривает Ф.М. Корнфорд в своем труде «Происхождение аттической комедии»; в комедиях Аристофана он обнаружил много замаскированных следов магии. А.К. Кук называет Зевса колдуном, поскольку тот умел превращаться в людей и животных, преследуя полюбившихся ему женщин. Кук заявляет, что и «реальным прототипом небесного «царя, повелевавшего погодой», был земной колдун или человек, умевший вызывать дождь», что догомеровские «зафиксированные эпитеты» Зевса, упоминаемые в поэме Гомера, являются «напоминанием об этом колдуне», и что культ Зевса Ликейского был связан с верой в оборотней. Ренделл Харрис связывает происхождение греческих богов с культом дятла и омелы белой, а культ Аполлона — с «лечебными способностями» мышей и змей. Он всячески подчеркивает, что древнегреческая религия и культура зародилась под влиянием магических свойств животных и трав.
Вероятно, эти авторы в своих выводах зашли слишком далеко, но, по крайней мере, их труды — это реакция на прежнюю идеализацию классиков. Их взгляды может опровергнуть Фарнелл, который пишет, что «если наши знания о древней вавилонской магии возрастают, то нам не известно ничего определенного о практиках подобного рода у эллинов и соседних с ними народов в тот ранний период, о котором идет речь». И добавляет: «В то время, когда вавилонская магия громко заявляет о себе в великой религиозной литературе и высочайших храмовых ритуалах, греческая магия едва упоминается в старой литературе этой страны, не играет никакой роли в ее гимнах, а в величайших ритуалах находится еще в зачаточном состоянии. Вавилонская магия, по сути свой, демонична; что же касается догомеровской Греции, то у нас нет никаких свидетельств того, что греки того периода были озабочены влиянием демонов, или того, что демонология и экзорцизм были ведущими факторами в их сознании и практиках». Однако Фарнелл признает, что «древняя Эллада, как и более поздняя, хорошо понимала магическое и божественное влияние имени». А вера в силу имени, возникшая ранее веры в существование демонов, и является самым лучшим доказательством того, что магия появилась в том или ином обществе в глубокой древности, поскольку это означало, что человек верил в оперативное воздействие своих собственных слов, не нуждаясь в какой-либо духовной или божественной помощи.
Магия в греческой философии
Более того, в одном вопросе ученые, считающие, что в Греции тоже существовала магия, оказались правы. Они утверждают, что в драму магия проникла с помощью комедий Аристофана, они даже готовы согласиться, что она появилась одновременно с ними. Они утверждают, что классическая греческая религия берет свое происхождение в магии; они готовы поспорить, что и греческая философии никогда не была от нее свободна. «То, что Эмпедокл верил в свою магическую власть, — пишет Целлер, — доказывают его собственные произведения». Эмпедокл «утверждал, что он умеет излечивать болезни и возвращать людям молодость, вызывать ветра и усмирять их; насылать дожди и засуху и возвращать к жизни умерших». Если эпитеты, которыми характеризовали Зевса до эпохи Гомера, насыщены магией, то диалог Платона «Тимей» тоже насыщен оккультной наукой и астрологией; и, если Зевс у Фидия изображен как колдун, способный изменять погоду, мы не можем говорить, что причуды Тимея не более, чем плоды поэтического воображения Платона, или пытаться объявить Аристотеля ученым в современном понимании этого слова, искажая смысл его «Истории животных».
Отношение Платона к магии в его «Законах» очень осторожное. Он утверждал, что понять природу ядов (или чар), которые воздействуют естественным путем, могут только врачеватели, пророки и заклинатели; то же самое касается и заклинаний, магических узлов и восковых фигурок, а поскольку другие люди в таких делах не разбираются, то они должны их не бояться, а презирать. Тем не менее, он признает, что убеждать людей в этом совершенно бесполезно, поэтому необходимо принять законы против колдовства. Тем не менее, его собственные взгляды на природу пронизаны, если не идеями, позаимствованными у Магов, то, по крайней мере, понятиями, совпадающими, скорее с магией, чем с современной наукой, и с доктринами, благоприятными для астрологии. Он очеловечивал материальные объекты и смешивал материальные и духовные свойства. Он также, подобно авторам, о которых мы поговорим позже, пытался дать естественное или рациональное объяснение магии — объяснял гадание по печени животных тем, что печень является чем-то вроде зеркала, в котором отражаются образы души, но после смерти всё это исчезает. Он говорит, что основой здоровья и изобилия растительности, животных и людей является «гармоничная любовь» между элементами, а причиной эпидемий и болезней — «любовь распутная». Наука, помогающая понять обе разновидности любви «в отношении обращений небесных тел и сезонов года, называется астрономией», или, скорее, астрологией, чей фундаментальный закон заключается в контроле над низшими созданиями с помощью движения звезд. Платон называет звезды «божественными и вечными животными, вечно неизменными» — эту фразу будут часто повторять в Средние века. «Меньшие боги», которых он, в основном, отождествлял с небесными телами, порождают людей, которые, прожив добродетельную жизнь, возвращаются после смерти на свою звезду и живут там счастливо. Конечно, подобная теория не имеет ничего общего с идеей влияния звезд в момент рождения человека и гороскопами, но, как и она, подчеркивает важность звезд и говорит об их влиянии на человеческую судьбу. А когда в конце своей «Республики» Платон говорит о гармонии или музыке сфер семи планет и о восьмой сфере неподвижных звезд, а также об «оси Необходимости, вокруг которой вращается весь мир», он имеет в виду, что, когда человеческая душа вступает в эту жизнь, её судьбу определяют звёздные пути. Когда в «Тимее» он пишет, что «можно безо всякого труда видеть, что совершенное число времени составляет совершенный год, когда все восемь оборотов… совершаются вместе и заканчиваются одновременно», он, по-видимому, имеет в виду астрологическую доктрину magnus annus (большого года), которая гласит, что после того, как все небесные тела снова займут свое исходное положение, история начнет повторяться во всех своих деталях».
Аристотель о звездах и духах
Для Аристотеля звезды тоже были «сущностями сверхчеловеческого разума, объединенными божествами». Они виделись ему более чистыми формами, более похожими на божества, от которых, по-видимому, исходило целенаправленное рациональное влияние на низшие формы жизни на Земле — на этой идее «была построена вся средневековая астрология».
[11] Более того, эта теория о второстепенных богах планетных сфер стала основой более поздней демонологии.
