– Вы чувствуете запах увядших цветов и ладана, исходящий от моего фрака?
– Я узнаю этот фрак, он принадлежал одному проходимцу, охотнику за привидениями.
Она уставилась на него своими ледяными голубыми глазами и очень серьезно прибавила:
– С тех пор как я умерла, я каждый вечер поджидаю его здесь.
Наверное, на лице Гузмана отразилось полное обалдение, потому что старуха вдруг громко расхохоталась, ничуть не заботясь о том, что о ней подумают за соседними столиками.
– Откуда вы узнали…
– Когда мне рассказали о тебе, я подумала, что единственным способом с тобой познакомиться будет явиться в ресторан одной. Я тут уже с неделю тебя караулю. Что-то ты припозднился, Гузман, – с упреком произнесла она.
– Прошу прощения, – пробормотал он в свое оправдание, не понимая, за что, собственно, извиняется.
– А скажи-ка, мой мальчик, ты мог бы рассказать настоящую историю? Под настоящей я не имею в виду правдивую – я уже слишком стара для такой жестокой штуки, как правда, – но такую, что входит в брюхо, прежде чем подняться к сердцу. Одну из тех, что волнуют до дрожи и в то же время занимательны и трогательны, как никакие истории в мире.
– Что же это за история? – спросил Гузман, которому впервые самому стало любопытно.
– Ясное дело, моя.
18
Ее звали Эва Мольнар, родом она была из Венгрии, и ей исполнился девяносто один год. У нее тоже была своя страсть, свое наваждение: альпинизм.
За долгую жизнь она совершила столько невероятного…
Покоряла самые неприступные вершины мира, принимала вызов самых крутых и смертельно опасных скальных стенок. Ей удалось побороть боль и нечеловеческое напряжение, удалось устоять перед зовом пустоты, призывавшей сдаться. И все ради того, чтобы полюбоваться пейзажем, доступным взглядам лишь немногих избранных.
«Ибо гордость, когда смотришь на мир сверху вниз, стоит жертв».
И тем не менее ни одна из побед Эвы Мольнар, даже самых значительных, не нашла места в исторических книгах; ни горные проводники, ни шерпы не упоминали о ней в своих рассказах. Ее восхождения не вошли даже в отчеты коллег-альпинистов.
– Да потому, что я женщина! К чему задавать глупые вопросы? – ответила она Гузману, который спросил почему.
Женщинам не положено пробовать свои силы в занятиях, являющихся прерогативой мужчин. Это могло вызвать подозрение.
– Если мужчина что-то совершает, а потом то же самое следом за ним делает женщина, достижение обесценивается, разве ты не знал?
– Но это не так.
– Тогда дай мне сигару, и я тебе покажу, как проходит желание курить.
– А вы курили когда-нибудь?
– У меня осталось только одно легкое, второе коллапсировало
[6] на высоте три тысячи метров, когда я пыталась подняться на Пунчак-Джая
[7].
– Еще одна причина не курить сигар.
– В юности я курила сигареты с шалфеем, которые специально для меня готовил мой друг родом с Востока. Однажды мы учили тюленя курить эти сигареты.
– На Востоке тюлени не водятся.
– А с чего ты взял, что это был действительно шалфей?
Гузман сразу сообразил, что с ней придется вести непрерывную борьбу, а учитывая ее характер, победить ее будет нелегко.
Договор, который Эва Мольнар предложила Гузману, был очень прост.
– Ты сопровождаешь меня во всех путешествиях, слушаешь историю моей жизни и обязуешься рассказывать ее, когда я умру. Взамен, поскольку я не обзавелась детьми и не имела несчастья выйти замуж, я сделаю тебя своим единственным наследником.
– Но ведь история вашей жизни может показаться мне неинтересной, госпожа Мольнар. Я сейчас скажу вам «да», а потом, когда вы умрете, могу запросто выкинуть ее из головы.
– Можешь, но не выкинешь.
– Почему вы так в этом уверены?
– Потому что я прожила почти целый век и вышла целой и невредимой из множества передряг, потому что я многое повидала, многое совершила и любила таких женщин, о которых ты и помыслить не можешь, мой мальчик.
Итак, тайна, приключения и лесбийская любовь…
– Ладно, можно попробовать, – сказал Гузман.
19
Так начался странный союз Гузмана и Эвы Мольнар. Он следовал за ней в ее постоянных странствиях и заодно мысленно отмечал и запоминал подробности историй, которые она ему рассказывала.
Вместе они объехали все горы пяти континентов, покоренные ею. И каждый раз он воспринимал встречу Эвы с горой как встречу двух много поживших и много знающих друг о друге дам. Встречаясь, они болтают о всякой всячине, и о важном, и о мелочах, но за развязной болтовней всегда прячется более интимный, более личный диалог.
Если бы не возраст, Эва наверняка вооружилась бы веревкой и крюками и полезла на скалу. Гузман догадался об этом по тому, как загорался ее взгляд: за старческой маской пряталась девчонка. Ее выдавали глаза, у которых не было возраста.
– Когда оказываешься здесь, – говорила ему Эва, – то становишься тем, кто ты есть. Притворяться тут вряд ли получится. Даже если просто пробуешь, что такое восхождение, это волнует до глубины души.
Альпинизм стал для нее всем. Ее отец восходил на вершины, и дед, и прадед.
– Для них альпинизм был родовой традицией, из тех, что передаются из поколения в поколение, – заметила как-то она и тут же пустилась в размышления: – Мне кажется, что на самом деле их мало волновало, что я все-таки женщина, меня никто не спрашивал, согласна ли я продолжить традицию Мольнаров.
В компании Эвы Гузман повидал много мест и познакомился с удивительными народами и культурами. Он перепробовал множество блюд и напитков самых невероятных вкусов. А главное – он курил табаки и всяческие загадочные травы, обладавшие способностью заставить человека забыть о бренности его существования.
Им не было необходимости заказывать номера в гостиницах и заботиться о пропитании. Куда бы они ни приезжали, они всегда становились гостями многочисленных друзей Эвы, которыми та обзавелась за девяносто один год полной приключений жизни. Люди чрезвычайно щедрые и сердечные, они были счастливы повидаться со старинной подругой и ни за что не позволили бы путникам отказаться от приглашения: для них это был вопрос чести.
