– У вас есть еще табак?
Майора такой вопрос явно возмутил:
– Конечно есть. А вам что за дело?
Доктор протянул руку:
– Вы должны мне дать еще. Это часть моей стратегии.
– Какой еще стратегии?
– Дражайший майор, завтра утром вы получите гораздо больше, чем имя и звание.
Произнеся эту ложь, Якоб Руман понял, что ему плевать на последствия.
Майор искоса на него взглянул, потом полез во внутренний карман кителя, вытащил оттуда табакерку из слоновой кости.
– Результаты извольте доложить через час.
Якоб Руман попытался возразить, но майор отрезал ледяным тоном:
– Это приказ.
Он повернулся спиной и удалился в сопровождении сержанта и адъютанта.
Оставшись один на один с умершим юношей, доктор сунул табакерку в карман и достал свою книжку-календарь за 1916 год в черной обложке. Из нее что-то выскользнуло и упало на землю. Бумажный цветок. Якоб Руман его поднял и небрежно положил обратно. Потом заново прочел последнюю запись за 14 апреля.
20.07. Простой солдат: «Кажется».
Потом посмотрел на карманные часы и под этой записью сделал еще одну:
22.27. Унтер-офицер: «Шерстяное одеяло».
Якоб Руман взвесил эти слова. В них заключался смысл.
14
Он вернулся к пленному в состоянии какого-то странного возбуждения. Война имеет свои преимущества, подумалось ему. Она заставляет нас ценить мелочи. Дней двадцать назад над траншеей взмыл орел, и его тень упала на лица солдат, поднявших глаза к небу. Время на миг остановилось, и все в абсолютной тишине залюбовались полетом великолепной птицы. А орел кружил в вышине, и ему не было никакого дела до стоявших внизу жалких людей с их бессмысленной войной. На несколько мгновений сердца всех наполнило совсем другое чувство. То не была зависть к вольному полету, то не было сожаление. Только радость.
Для Якоба Румана история пленного была тайным проходом к иной реальности. Способом убежать из этой траншеи, от этой войны.
Войдя в пещеру, он нашел своего собеседника все так же сидящим на земле, там, где его и оставил. За это время итальянец уснул. Якоб Руман решил его не будить, хотя и сгорал от желания услышать продолжение истории.
Он подошел к столу и открыл табакерку слоновой кости, принадлежавшую майору. От влажного коричневого табака сразу распространился густой маслянистый запах. Доктор принялся набивать сигареты: ночь предстояла долгая и нужен был запас.
– Бумага не должна содержать соломы, – вдруг сказал пленный. – Разве что отдельные волокна хлопка. Лучше всего рисовая бумага. И табак надо разминать кончиками пальцев. Примерно полминуты. – И уточнил: – Лучше всего ровно минуту.
– Объясните зачем.
– Спичка должна быть палисандровая, ведь палисандр не случайно называют розовым деревом за его аромат. Головка спички не должна содержать серу, у серы скверный запах. Лучше белый фосфор: фосфорная спичка гаснет, источая сладковатый дымок.
Якоб Руман зачарованно слушал эти маленькие наставления ленивой чувственности.
– Первую затяжку вдыхать не надо, она должна просто наполнить ароматом рот. А выдохнуть ее надлежит через нос, чтобы все воздушные ходы изготовились к дыму.
– Вас Гузман этому научил?
– То, что для других было простым развлечением, пороком, он возвел в ранг искусства. Для него курение было литургией, со своими законами, со своим смыслом. Он тщательно выбирал, что курить. Потом с ритуальной точностью жестов приступал к священнодействию.
Пленный протянул руку за очередной сигаретой.
Якоб Руман дал ему сигарету и попросил:
– Расскажите о нем еще.
– Как я уже вам говорил, Гузман провел детство в постоянных скитаниях, следуя безумному маршруту матери. Он и сам не заметил, как бродяжничество вошло в кровь. С той поры он не мог долго оставаться на одном месте и понятия не имел, что такое пустить корни. Со временем эта страсть – или одержимость, как хотите, – превратилась в рефлекс.
Пленный зажег сигарету и затянулся, выдохнув облачко серого дыма.
– Гузман курил в Индии мисор, в Сирии латакию, а в Мексике листья ядовитого анчара. В Марокко – наргиле с юным султаном, а с краснокожими – калюмет, тот, что взывает к душам и высвобождает дух… Но он постоянно хранил при себе ванильную сигару. Серебряную сигару. Ей было больше ста лет.
15
В восемнадцатом веке эта драгоценная сигара принадлежала португальскому капитану, торговцу специями, некоему Рабесу. Он заказал для себя эту сигару одному африканскому рабу, знатоку всяческих трав и благовоний.
Рабес прятал сигару в коробке под рулем и говорил, что она станет его последним утешением, если корабль пойдет ко дну и он, как и положено капитану, пойдет ко дну вместе с ним. Зажав в зубах сигару, он встретит смерть с саркастической усмешкой на лице.
Как бы то ни было, а Рабес и его экипаж пережили много кораблекрушений, у них затонули пять торговых судов: две каравеллы и три парусника. Но никто при этом не погиб. И уж тем более Рабес: он всегда первым прыгал в воду, обняв бочонок со специями, чтобы удержаться на плаву. Ясное дело, ящичек с сигарой всегда был при нем.
Но однажды и ему не повезло. Случилось это в водах Индокитая, во время сильного шторма с волнами выше семи метров.
Бедняга Рабес так и не успел выкурить свою последнюю сигару. По иронии судьбы она-то как раз единственная уцелела после кораблекрушения. Ящичек был сделан на совесть, и сигара, сухая и невредимая, пропутешествовала сто лет, пока не попала в руки Гузмана, который купил ее у одного венского старьевщика.
Кто-то потом говорил, что за несколько минут до смерти суровый Рабес, почувствовав, что это кораблекрушение не такое, как все предыдущие, и что оно станет последним, в поэтическом порыве написал в судовом журнале: «Мы вот-вот пойдем ко дну, и пойдем-таки, смерть призывает нас!»
Однако другой рассказчик был более реалистичен и утверждал, что фраза была совсем другая: «Опять идем ко дну! Эх, шлюха-невезуха!»
Гузман рассказывал историю бури, поглотившей Рабеса вместе с экипажем, и слова его обретали форму огромных волн. И если хорошенько вглядеться в него, когда он говорил, то можно было увидеть в его глазах отражение корабля, который быстро скользит, разрезая бархатное море острым, как клинок, носом.
– Шторм? Да не могло быть никакого шторма! – кипятился он.
Может, он и был прав, потому что, когда корабль Рабеса из Акьяба
[4] вышел в Бенгальский залив, вторая летняя луна 1748 года от Рождества Христова едва взошла над горизонтом. А все моряки знают, что летом при низкой луне штормов в Бенгальском заливе не бывает…
