Ричард оглядел прочный, обитый медными гвоздями стол и решил, что, пожалуй, собравшиеся за этим столом ведут себя наилучшим образом. В конце концов избежать этого собрания возможности не было; Уиллис сам обратился к ним с просьбой коллективно обсудить сложившуюся ситуацию и был готов тщательно учесть мнение каждого.
– Рочестер? Грейс? Блуберд? Морис? Часы досуга? Данкерк? Неумолимый?
Со стороны Ричарда было вполне корректно обращаться к людям по названиям принадлежащих им судов – так всегда было принято в порту, где все они с технической точки зрения и находились. Вот, например, Морис, очень милый молодой человек, едва успев появиться на Баттерси-Рич, сразу понял, что Ричард именно так всегда и будет их всех называть, а значит, к нему, Морису, прилипнет неприятная кличка Dondeschiepolschuygen IV
[16], позолоченными буквами написанная на носу его судна. Поэтому он мгновенно переименовал свою баржу в «Мориса».
Выступать первым не хотелось никому, и Уиллис, шестидесятипятилетний художник-маринист, владелец пресловутого «Дредноута», сидел и ждал, положив руки на стол, сгорбившись и так втянув голову в плечи, что торчала только его макушка, увенчанная короной стоявших дыбом темных с сильной проседью волос. Затянувшееся напряженное молчание несколько разрядил лишь протяжный гудок какого-то судна, донесшийся из эстуария. Это был весьма специфический, свойственный лишь Темзе сигнал, буквально означавший «я начинаю движение». Прилив уже начался, но суда еще не поднимали якорей, оставаясь у причала.
Услышав у себя на камбузе негромкий шум, показавшийся ему важным, Ричард вежливо извинился и спустился вниз. Втайне он надеялся, что, вернувшись на палубу, обнаружит несколько большую активность среди собравшихся, которые, наконец, займутся обсуждением сложившейся ситуации, весьма, с его точки зрения, неловкой.
– Как ты тут, Лолли?
Лора что-то быстро крошила ножом, поглядывая в лежавшую перед ней поваренную книгу. Она одарила мужа усталым и чуть раздраженным взглядом своих больших глаз – это был взгляд типичной уроженки Центральных графств, которая с первых дней жизни видела перед собой бесконечные, простирающиеся до самого горизонта акры пашен и пастбищ. Ее верность Ричарду – и он прекрасно это понимал – проявлялась в том, что до сих пор она никогда и никому (кроме самого Ричарда, разумеется) не жаловалась на то, что вынуждена жить в центре Лондона на каком-то старом судне, а не в симпатичном сельском особнячке. Раз в месяц Лора ездила домой, и ей каждый раз приходилось отбивать бесчисленные предложения родственников насчет «симпатичного особнячка» и уверять их, что у них с Ричардом все в порядке, а их соседи по причалу на Темзе – забавные и милые люди. Но перед мужем она никогда не притворялась, как и он перед ней. И все же Ричард, всегда спокойно оставлявший позади каждый очередной отрезок своей жизни, если считал, что с ним покончено, и всегда способный практически всему дать рациональное объяснение, в данном случае даже себе самому не мог объяснить, чем вызвана его нежная привязанность к «Лорду Джиму». Ведь он мог бы запросто позволить себе купить какой-нибудь дом, да и преобразование «Джима» в удобное жилище обошлось весьма недешево. Но если река отвечала скорее его мечтам, даже не пытаясь вести разговор с его дневным «я», то и он считал, что ему вовсе не обязательно заводить с рекой подобные «дневные» разговоры.
– Мы почти закончили, – сообщил он жене.
Лора отбросила назад чуть влажные длинные волосы. Теоретически над ее внешностью трудилось много людей – «мой парикмахер, мой предыдущий парикмахер, мой доктор, мой второй доктор, к которому я пошла, когда поняла, что от первого проку нет», – но вне зависимости от их усилий Лора, с точки зрения Ричарда, всегда была прекрасна.
– Пожалуй, после установки новой вытяжки у нас на камбузе стало очень даже неплохо, тебе не кажется? – заметил Ричард. – Пару, конечно, еще многовато…
– Я тебя ненавижу. Не мог бы ты поскорее избавиться от этих людей?
А на палубе в этот момент выступал Морис, который довольно-таки сильно опоздал к началу собрания. Выступал он явно в поддержку Уиллиса, ибо был неисправим и вечно кому-то сочувствовал. Работал Морис в соседней пивной – он даже заключил с ее хозяином трудовое соглашение, – и его работа заключалась в том, чтобы под вечер подцепить там мужчину, «клиента», и привести его к себе на судно, а затем вернуть в лоно семьи. Но особого дохода это ему не приносило. Похоже, судьба от рождения закрыла ему доступ к доходным должностям, однако он – и тоже, видимо, с рождения – был абсолютно неспособен обижаться на судьбу ни за это, ни за что бы то ни было другое. Те, кому судьба Мориса была небезразлична, просто не могли объяснить ему, что так нельзя, и он продолжал совершенно одинаково относиться и к друзьям, и к врагам. Например, один весьма неприятный его знакомый постоянно использовал трюм «Мориса» для хранения краденого. Ричард и Лора, кстати, принадлежали к числу тех немногочисленных обитателей плавучих домов, которым об этом известно не было. Сам же Морис оказанной ему «честью» чуть ли не гордился: еще бы, ведь этот Гарри был для него не «клиентом», а просто знакомым, который попросил его об одолжении, ничего не предложив взамен.
– Мне нужно будет предупредить Гарри, чтобы он не вздумал вести разговоры о ваших протечках, – сказал Морис.
– А что он в этом понимает? – спросил Уиллис.
– Вообще-то, он на Торговом флоте служил. Если покупатели станут осматривать «Дредноут», они и его могут спросить, какого он мнения об этом судне.
– Я ни разу не видел, чтобы он хоть с кем-то здесь разговаривал. Да он, по-моему, и бывает у вас нечасто, не так ли?
Вдруг «Лорд Джим» как-то нервно встряхнулся, содрогнувшись от носа до кормы, и сильно накренился. Впрочем, ничего не упало, поскольку на судне все всегда было надежно закреплено. Но сам «Лорд Джим» снова сильно вздрогнул и покачнулся на мощной приливной волне.
Люди, сидевшие вокруг стола, тоже, естественно, почувствовали эту дрожь, пронизавшую судно. Теперь в течение последующих шести часов или, может, чуть меньше, потому что прилив в Баттерси обычно длится пять с половиной часов, а отлив – шесть с половиной, все они уж точно будут жить не на суше, а на воде. И каждый, разумеется, сразу вспомнил все заплатки, деформации и дыры в теле своего судна, чувствуя их так же остро, как если бы это были болезни и недостатки его собственного организма. Люди и страшились немного возвращения на свою родную развалюху, и с каким-то болезненным рвением стремились поскорее снова туда попасть и проверить, не дало ли их судно новую течь после того, как они в последний раз его смолили и конопатили. Речные баржи на Темзе практически лишены киля и могут ходить даже там, где глубина не превышает нескольких дюймов. Единственным исключением в собравшейся на палубе компании был некто Вудроу, владелец судна «Рочестер» и бывший директор какой-то маленькой компании, ныне вышедший на пенсию. Вуди был прямо-таки фанатическим сторонником правильной эксплуатации судна, и хотя приливная волна никаких реальных бед ему не сулила, он все же каждый раз трепетал от нетерпения в ожидании отлива, поскольку «Рочестер», как ему казалось, обладал на редкость красивыми очертаниями, причем не только в надводной части, но и в подводной, а теперь целых двенадцать часов никто не сможет любоваться тем, что у «Рочестера» ниже ватерлинии.
